Вячеслав Дёгтев - Тесные врата

Но события шли своим чередом, без спешки. Ребят сводили на обед — аппетита не было ни у кого, — потом заставили грузить парашюты, привели на аэродром, опять стали повторять особые случаи. (Черт бы их побрал, эти особые случаи!) Еще раз смерили давление и пульс. Допустили всех, и Леху тоже. Разбили на три взлета. Вадик попал в первый взлет. «Хорошо, хоть в этом повезло. Не ждать». Ждать уже не было сил…

Дальше события стали развиваться быстро — и как во сне.

Их взлет построили по весу: первым — Корень, за ним — Игорь, потом Вадик, Леха и еще двое парней…

Надели парашюты… (Пряжка на левой ноге не застегивалась… Не застегивалась долго пряжка…)

По одному стали проходить стартовый осмотр: пятеро спортсменов по очереди копались в ранце…

Последним копался Палыванч и говорил что-то…

Повели к самолету…

Резко и сильно пахло чебрецом…

Рассадили по весу… (Лавки жесткие, в салоне пахнет утром, очень прохладно почему-то.)

Палыванч три раза показал по два пальца. Это означало: выпрыгивать тремя двойками… Ничего не слышно, что он говорит, — ревет двигатель…

Вадик оказался первым во второй двойке, каким-то инстинктом почувствовал: первому хуже…

Самолет взревел еще сильнее и покатился, подпрыгивая на кочках…

Заложило уши, потом что-то в них булькнуло, отпустило, опять заложило, земля полетела вниз — взлетели…

И когда взлетели, будто прояснило, словно потное стекло протерли сухой чистой фланелью — Вадик проснулся. Проснулся и удивился: как он попал сюда? Все показалось каким-то другим, резким и выпуклым. Он увидел себя сидящим в тесном салоне, пропахшем самолетным специфическим запахом, смешанным с тонким ароматом прохладного утра; из иллюминаторов на дюралевый рифленый, вибрирующий пол падали круглые желтые столбы света, в которых толкались золотистые пылинки; и пол, и борт, к которому прислонялся Вадик, вибрировали мелко и звонко, и за тонким непрочным металлом чувствовалась пустота, бездна. И не верилось, что летят они, то есть набирают высоту, затем, чтобы прыгать в эту бездонную пустоту. Нет, разумом Вадик понимал все — само существо не верило, ибо это противоестественно самому человеческому естеству. И он не верил, не верил, не верил в то, что придется прыгать; это казалось настолько бесчеловечным — выбрасывать человека с такой высоты, что нельзя было, невозможно было в это верить. Вот не верил он — и все!

А самолет набирал высоту медленно, как-то буднично… Прямо перед Вадиком сидели Корень с Игорем. У обоих дубленые серые лица. Рядом с Вадиком, откинувшись к иллюминатору и закрыв глаза, бледный как мел, с синими губами, сжался Леха. В хвосте, у грузового отсека, сидел на парашюте Палыванч. Он о чем-то довольно оживленно разговаривал с курносой спортсменкой (как она тут оказалась — Вадик не заметил). Толкнул Леху локтем. Тот с трудом разлепил веки — глаза его оказались теперь лиловыми, как у новорожденного теленка. Вадик выразительно кивнул в сторону курносенькой спортсменки: дескать, смотри, твоя знакомая. Леха, похоже, не понял, что хотел от него Вадик, — он длинно посмотрел туда, куда ему указывали, в глазах не отразилось ровным счетом ничего, они остались такими же мутными, — полуотвернувшись, опять привалился оранжевым ярким шлемом к борту.

Непонятно как, но чувство обреченности и апатии к окружающему миру передалось от Лехи Вадику. Он снова поник, уставившись в пол, смотрел и ничего не видел, в голове присутствовали какие-то мысли, но ни одна не всплывала на поверхность сознания. Сильно подташнивало, и в животе будто что-то натягивалось, накручивалось…

«Может, поэтому говорят — животный страх? Потому что в животе ноет?.. — сказал внутри Вадика незнакомый голос. — Нет, так не пойдет. Встряхнись, парень!»

Вадик поднял голову, подмигнул Игорю, у того на лице не дрогнул ни один мускул.

«Вот сидим, подмигиваем, хорохоримся друг перед другом, а ведь… ведь прыгать каждому придется в одиночку. Один на один с этой… с этой… с этой бездной. Как перед пастью удава… И ведь придет время, когда будешь один на один со смертью! И никто… никто не поможет и не заменит тебя, пусть хоть сто человек будут стоять у одра. И никакие заслуги, и никакие награды… Уф!..»

Эта мысль так поразила Вадика, что страх опять отступил. В конце концов — что этот прыжок по сравнению с тем, что еще предстоит всем нам без исключения, — со смертью?!

Когда загорелась над дверью зеленая лампочка, Палыванч просунул руки в лямки парашюта, на котором сидел, форсисто, как показалось Вадику, вскинул его на спину, с лязгом застегнул карабины и открыл дверь. Засвистел ветер, поднял в салоне пыль, закрутил откуда-то взявшиеся бумажки — и в двух метрах от Вадика разверзлась синеватая прохладная пропасть. Захотелось отодвинуться от двери подальше… подальше… А Палыванч, поставив одну ногу на обрез и опершись о борт локтем, почти висел над бездной, выглядывая ТУДА. Потом повернулся, показал два пальца и помахал ладонью снизу вверх: поднимайтесь.

Корень поднялся — лицо его было как кусок говядины, — пошатываясь, сделал шаг к двери, остановился, уперевшись шлемом в верхний обрез. Палыванч и курносая спортсменка держали его сзади. Загорелась желтая лампочка. Корень дернулся было прыгать, но его удержали. Палыванч что-то быстро и неразборчиво заговорил ему на ухо, курносая гладила по плечу. Корень согласно кивал головой… А лицо его было совершенно бессмысленным.

Загорелась красная лампочка, и взревела сирена дурным голосом. Палыванч отпустил Корня.

— Пошел!

Пашка обернулся, наверно, не поняв, инструктор легонько толкнул его в плечо и еще раз крикнул прямо в лицо:

— Пошел!

— Есть — пошел! — гаркнул Корень и, блеснув зубами, исчез. Вот был только — и уже нет… И уже белый гриб парашюта распустился где-то далеко внизу… Странно!

Палыванч схватил Игоря — у Игоря было каменно-непроницаемое лицо (Вадик позавидовал: откуда только берется у него такое хладнокровие?), — подвел к люку.

— Пошел!

Игорь ступил было шаг… занес ногу… но вдруг отпрянул назад, ухватился рукой за обрез двери… Глаза его были совершенно круглые и белые, как самодельные оловянные ложки.

— Руку на кольцо! Пошел! — заорал Палыванч и стал отдирать белый на сгибах, намертво ухвативший дюраль, кулак Игоря. Игорь затравленно озирался и скалил зубы…

Вадику было стыдно… За слабость Игоря, за откровенную телячью радость Лехи. Стыдно — и еще жутко. Как было жутко и стыдно за людей вообще, когда он случайно попал на бойню… Он тогда год не ел колбасы.

Игоря все-таки оторвали от двери, посадили на прежнее место. Самолет заходил на второй круг. Опять загорелась желтая лампочка, и опять Палыванч, теперь красный, вспотевший, какой-то виноватый, показал два пальца. Вадик ждал этого, но, поднимаясь на вялых, отсиделых ногах, не верил, что уже пришла его очередь, что уже пора, не верил — и все… Он подошел к Палыванчу, не чуя ног, не чуя тела, — лишь одно потное крашеное, скользкое кольцо в правой руке. Палыванч подвел его к обрезу двери. Внизу, у самых ног, плавала дымка… Сквозь нее — квадратами — зеленела, желтела земля… Белело какое-то село… Еле ползла машина по ниточке шоссе…