Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Мэки носила бесформенные хлопчатобумажные платья в цветочек, закрывавшие колени, а зимой надевала мужское твидовое пальто. Если свет падал сзади, сквозь подол платья просвечивали ноги. Они были слегка кривоваты, а плечи и руки несколько крупны для женской фигуры. Ее порою беспокоил артрит, но не до такой степени, чтобы нельзя было работать. Лицо у нее было некрасивое, кожа толстая и сморщенная, как у слона. На подбородке росли несколько длинных белых волосков. Остальные волосы были густые и седые, она подстригала их сама в форме неровного шлема и смотрела на мир го-под его забрала. Правый глаз у нее был зеленый, а левый — бледно-голубой — был поражен особым видом нервного тика. В течение примерно пяти минут веко мало-помалу неумолимо опускалось, пока глаз не закрывался полностью, а потом неожиданно взлетало вверх, открывая проснувшуюся в испуге голубизну. Из-за этого одни говорили, что у Мэки Лаудон дурной глаз, а другие считали ведьмой, что было неверно, хотя она и в самом деле вела беседы с демонами.

Перед камином в бывшей гостиной стоял толстый ореховый ствол высотой в пять футов, из которого Мэки Лаудон ваяла огромную голову Медузы. Рабочей подставкой служила забытая скульптура — глыба известняка с плоской верхушкой; в камне угадывались едва намеченные голова и рука Сизифа. Чтобы дотянуться до верха деревянной колоды, Мэки становилась на ветхую вышитую оттоманку, а стамески были разложены на каминной доске. Окна, выходившие на улицу, не мылись годами, сквозь них сочился слабый и тусклый свет, но ей хватало и такого. Стамески были некогда заказаны в Нью-Йорке и все были такие острые, что хоть брейся. Она не часто пользовалась деревянными молотками; где бы она ни прикоснулась к дереву своим резцом, орех подавался легко, как масло. Она резала, и ее странный глаз открывался и закрывался в своем сбивчивом ритме, а шепот и бормотание демонов успокаивало ее, как песенка.

Их было двое, Элиэль и Азазель. Оба время от времени делали торжественные и взаимоисключающие декларации о своей доброй или злой сущности. Они часто вздорили друг с другом или с ней, а иной раз сотрудничали, некоторым образом объединяя противоположности. Элиэль представлялся ей духом воздуха, а Азазель — духом тьмы. Иногда они менялись ролями, а порой оба претендовали на ту или иную. Они предъявляли. противоречивые притязания на право распоряжаться силами памяти и магии, хотя Мэки Лаудон всегда могла напомнить демонам, что в реальном мире им мало чего удается достигнуть самостоятельно.

Азазель обычно с неприязнью относился к Медузе. Ты не представляешь себе, во что ввязываешься, — сказал он на этот раз. — Ты сама не таешь, что ты вызываешь и зачем.

— Я точно знаю только то, что ты — унылый бес, — ответила Мэки Лаудон. Но сказала это любя, потому что в это утро владела собой и демонические пререкания были приятны ей, как пение хора. — Ты всегда подаешь неверные идеи, — сказала она Азазелю. — Ты мой ненужный демон.

Она надавила на стамеску, и еще одна бледная стружка наружного слоя отпала от темной сердцевины орехового дерева.

Мэки Лаудон возвращалась домой из своей продовольственной экспедиции, несла в руках две тяжелые пластиковые сумки; они оттягивали плечи и болтались у самой земли. Голову она тоже опустила и осматривала тротуар — не найдется ли что-нибудь интересное. А в паре футов над ее затылком незримо кружились Элиэль и Азазель, то и дело ныряя и стрелой уносясь вперед, словно деревенские ласточки вечером. Они вели один из тех бессмысленных споров, к которым склонны нематериальные существа, — спорили, вдет ли сейчас дождь или нет. Для Мэки Лаудон было достаточно ясно, что дождь идет, но не такой сильный, чтобы останавливаться и доставать еще один пластиковый мешок, которым она обычно накрывала голову, если шел действительно сильный дождь. Но пока лишь несколько крупных капель брызнули на тротуар далеко друг от друга.

Она почти подошла к очереди, с шарканьем вползавшей на дневной сеанс в Президент-театр, как вдруг остановилась и, опустившись на колено, потянулась за облачно-голубым стеклянным шариком, застрявшим в треугольной трещине тротуара. В этот момент толпа людей перед кинотеатром зашумела и задвигалась. Мэки подняла глаза и увидела, как на мостовую, громко плача, выбежала маленькая черная девочка, лет пяти, не больше, а за ней гналась толстая черная женщина и стегала ее по плечам собачьим поводком-цепочкой — по крайней мере, так утверждал Азазель.

Вы то видели? — прошипел Азазель; когда он говорил тихо, голос его делался свистящим. Взвизгнув тормозами, резко остановилась машина, просигналила и поехала дальше. Очередь перестроилась; ее конец медленно втягивался в фойе кинотеатра.

Видели, как? — спросил Элиэль. — Ни один из этих людей, похоже, ничего не видел…

Они никогда ничего не видят, — сказал Азазель. — Понижешь, так уж устроен мир.

Мэки Лаудон взяла шарик большим и указательным пальцами и поднесла к своему нормальному глазу, но шарик вдруг утратил все великолепие. Пятно внутри него выглядело теперь не взвихренным облаком, а бельмом. Она щелчком отбросила шарик на обочину и смотрела, как он катится в решетку водостока.

Ты что, слепоглухонемая? — брюзжал Азазель. — Неужели не знаешь, что нынче вытворяют с детьми?

— ЗАТКНИСЬ! — крикнула Мэки Лаудон, поднимаясь и подхватывая свои сумки. — Вы, оба, заткнитесь немедленно!

На другой стороне улицы древний старик, клевавший носом на крыльце, вскинул голову и уставился на нее.

В спальне стояла низкая кровать с продавленным мягким матрасом, и каждый раз, когда Мэки Лаудон ложилась спать, она чувствовала, как он обжимает ее со всех сторон, словно живое тело или глина. Но если она просыпалась среди ночи, то ей казалось, что ее засосало через разрыв в небесах и она плывет в чернильной темноте Вселенной, а звезды безмерно отдалились от нее и друг от друга, и только далеко-далеко внизу виднеется зелено-голубая Земля размером со слезинку. Где-то там (она это знала) продолжают свое существование муж, сын и двое внуков, и она ощущала тоску по ним, а иногда даже глубокую боль.

Ты выбрала нас, — напевали Элиэль и Азазель. Здесь, в космосе, они всегда пели хором. И здесь она иногда почти видела их — краешками глаз — яркие, вспыхивающие огоньки. Смотри, — пели они. — Это даже прекраснее, чем ты могла надеяться.

— Да, но еще тут одиноко, — отвечала Мэки Лаудон.

Ты выбрала нас, — монотонно гудели демоны, и это было правдой или почти правдой.

Медуза подвигалась неважно: то ли возражения Азазеля обретали под собой почву, то ли что-то где-то еще было не так. Мэки Лаудон не могла понять, в чем дело. Она потерянно блуждала, отойдя от незаконченной скульптуры, и ее разум блуждал вместе с ней, а иногда скитался сам по себе. Когда она проходила мимо полок с молочными продуктами в супермаркете, маленькие ручки, не больше лапок насекомого, потянулись от картонок с молоком и ущипнули ее за волоски на руке. Она не была уверена, где и почему, но подозревала, что такое случалось и раньше, что подобные легкие хватающие ощущения она испытывала возле коричневых бумажных мешков и выцветших плакатов, налепленных на столбы.