Эйвин Болстад - Без маски

— Семьдесят крон за бутылку водки! — сказал Сиверт, восхищенно покачивая головой.

А Самюэль подумал: «Интересно, к кому относится это восхищение? Ко мне ли, который в состоянии купить бутылку водки, или к кому-нибудь другому, который получит за нее такие деньги?».

Нелегко пришлось ему и за ужином. Продолжать хвастливый разговор или нет? Что правильнее? Скажи лишнее — и хозяева поймут, что он привирает. Это подсказывала ему тонкая интуиция, свойственная большинству молчаливых людей. И он сказал:

— О, да это настоящий рождественский ужин! До чего всё вкусно! Я страшно проголодался в дороге.

Он увидел, что избрал правильный путь. Он не сравнивал городскую и деревенскую еду, но дал им понять, что всё, чем он сейчас с удовольствием угощался, представляет для него, горожанина, редкость.

— Ешь, — сказал Сиверт, протянув ему блюдо с бараньими ножками.

— Ну ешь же, Самюэль, — попросила и Тюрид, снова придвигая к нему блюдо… Это было очень приятно.

На столе появилась колбаса, копченое мясо, сыр, масло и хлеб домашней выпечки. По вкусу он напоминал Самюэлю пирожное, пирожное старых добрых дней. Он с жадностью поглощал яства, которых ему так давно не приходилось пробовать.

Перед тем как лечь спать, Самюэль пересчитал деньги. Особого труда это не составляло, — ведь у него было всего триста крон. Он подумал: «Если бы я согласился наняться к хозяину строительной конторы, работавшему на немцев, то сегодня у меня было бы уже небольшое состояние и мне были бы доступны все блага жизни, а главное, продукты. Олсен-то поступил так! Теперь у него вилла, куры и поросята, и всё же его продолжают считать патриотом. Да, на словах-то он настоящий патриот! Брат Олсена стал подрядчиком в строительной конторе, и невозможно даже представить, сколько он зарабатывает, сооружая бараки и крепости! И всюду трубит о своем патриотизме. А по воскресеньям семья его ест и свинину и говядину…»

Помощник кассира Бредал сидел на краю кровати в темной комнате и не мог ничего понять, — неужто он раскаивается, что не нанялся в строительную контору и не послал к черту свою работу? Конечно, нет! Но он очень хорошо знал: когда окончится война, он будет горько раскаиваться из-за того только, что на ум ему взбрели такие мысли. Они, скорее всего, дань времени. Это потому, что война тянется так долго.

Рано утром Самюэль уже был на ногах. Вскоре он карабкался на старые, знакомые склоны. Здесь, на этих зеленых лугах, он еще мальчиком пас коров вместе с Сивертом. На чистом горном воздухе мысли Бредала прояснились, и, когда он спускался вниз, ему казалось, будто он принял освежающий душ. Он очутился у дома на холме, где жил в юности, и немного постоял там. Из квартиры сапожника на крыльцо вышли двое. Один — без пиджака, с красным лицом и жидкими прилизанными волосами. Во рту он держал сигару и был похож с виду на состоятельного коммивояжера. Он откашливался, сплевывал и что-то говорил хриплым голосом. Рядом с ним, с кнутом в одной руке и с фуражкой в другой, стоял Сиверт. Они распрощались, и Сиверт вывел лошадь на дорогу, всё время оглядываясь, словно опасаясь, что кто-нибудь увидит его. Но вот лошадь побежала рысцой.

Самюэль медленно шел следом. Потом он внезапно свернул в сторону и сделал крюк, чтобы войти во двор с противоположной стороны. Каким-то внутренним чутьем он понял: Сиверту не понравилось бы, что Самюэль видел его вместе с жильцом сапожника.

После обеда Самюэль рассказал, какое дело привело его сюда. Лица Сиверта и Тюрид внезапно стали серьезными и озабоченными.

Ну и ужасные настали времена, жаловались они: в работе помочь некому, доходов никаких; нет, заниматься сельским хозяйством и смысла нет. Это равносильно голодной смерти. «Как там, Тюрид, осталось у нас хоть немного масла?» Нет, конечно, он и сам знает, что, к сожалению, нет. Но если Сиверт поищет у других людей, а знакомых у него хватает, то… Нет, эта ужасная война, эта подлая война…

Самюэль сказал:

— Мне нужно десять кило масла, или, скажем, пять кило масла и круг сыра. Всё это мне необходимо, и я заплачу!

Сиверт сморщил нос, а жена его просто отпрянула назад. Оба подумали: «Ну и повадки! Этот человек совсем незнаком с нашими обычаями. Сидит тут и обижает хозяев». На лице Самюэля застыло серьезное выражение. Он снова сказал:

— Я заплачу хорошо!

«Обида за обидой!» Сиверт слегка покраснел, а потом ответил:

— Так уже повелось здесь, в усадьбе, что мы не очень нуждались в деньгах, хотя их у нас и не водилось. Это в городах деньги в такой цене. Мы, слава богу, живем трудами рук своих, так что деньги твои продуктов нам не прибавят.

Он внезапно поднялся. Самюэль густо покраснел. Он понял, что совершенно неправильно приступил к делу, и поспешил извиниться. В комнате надолго воцарилась тишина. Самюэль смотрел на вышивку, висевшую на стене, «Боже, благослови Норвегию», — было выведено там жемчужной вязью.

— Пожалуйста, — сказал Сиверт, пододвинув к Самюэлю чашку кофе. Тот сидел, рассматривая теперь картину Ивара Осена. Рядом с ней висела фотография, на которой были сняты ученики высшей народной школы. В левом углу снимка восседал Сиверт. На другой стене виднелось изображение пяти молодых людей с Сивертом в центре. Двое из них стояли, а двое других сидели… Самюэль почувствовал страшную усталость. Снова неудача! Ведь все прежние попытки, которые он предпринимал во время велосипедных прогулок по воскресным дням, тоже потерпели неудачу. Он знал, что таких, как он, бедняков, рыщущих по дорогам в поисках продуктов, — много. Лишь у богачей всего вдоволь… Самюэль переменил тему разговора.

Только поздно вечером они с Сивертом нашли общий язык…

— Нет, десять кило масла тебе никак не достать, а вот пять, быть может, и найдется, да еще круг сыра весом в четыре кило. Хоть для нас это и трудно, но… Ты понимаешь?

Самюэль сидел точно на иголках, стараясь не испортить дела. Он всё время кивал и поддакивал Сиверту. Они были так довольны друг другом, что, казалось, вот-вот бросятся один другому на шею.

— Это, конечно, недешево, что и говорить, но нам ведь приходится покупать корм для скотины… Мешок муки стоит… Ну, да это всё равно… Я знаю немало людей, которые чего только не выменивают за кусочек масла, но я не из таких счастливцев. Здесь по всей округе ходит народ и скупает масло (голос Сиверта понизился до шепота) по фантастическим ценам. Но я не из таких, ты понимаешь…

Самюэль понимал его и постепенно всё больше и больше поддавался панике. Он вздохнул и схватился за бумажник, но Сиверт зло махнул рукой, и Самюэль быстро засунул бумажник обратно в карман. Ни за какие блага мира он не хотел бы обидеть хозяев. Он снова просчитался, ему снова не хватило «такта». Ему, городскому жителю, который здесь, в деревне, всё делал невпопад.