Криста Вольф - Август

Нет, этого Лило не хотела. Но ведь нельзя же вот так просто бросить Ханнелорочку — что та подумает? Лило будет стоять возле двери, подальше от Ханнелорочкиной койки, где чахоточные бациллы, понятно, кишмя кишат. Именно так она и делала, что бы там ни говорила старшая сестра. Знаете, сказала Лило как-то под вечер, какая у Ханнелорочки любимая присказка? «Ах, дружочек, три конфетки в кулечек». Но у них-то и трех конфеток для нее не было. Когда Лило с ней прощалась, девочка говорила: «Бог с тобой, катись колбасой». Мамаша у нее, видно, шутница была, сказала старшая сестра. Вскоре сестра Ильза отказалась брать у Ханнелорочки кровь, и сестра Эрика тоже заявила, что не в состоянии ввести иглу в эту тоненькую ручку. А значит, Лило не могла считать с пробирки очередное РОЭ Ханнелорочки, но, пожалуй, в этом уже не было нужды. Так Лило сказал Харри. Она расстроилась. Но гулять с Харри все равно ходила.

Дрезден. Август еще помнит этот город в развалинах. Помнит все этапы его восстановления и любит здесь бывать. Знает, как лучше всего проехать в центр, где припарковаться, высадив пассажиров у «Итальянской деревушки», где им непременно захочется пообедать. Они приглашают и его, но он отказывается. Покупает в ларьке жареную сардельку и не спеша идет к церкви Девы Марии. Бывая в Дрездене, он всегда ходит к церкви Девы Марии. В свое время поверить не мог, что ее сумеют восстановить, и то, что теперь она почти завершена, берет его за душу. Он неверующий, в церковь они с Трудой никогда не ходили и не венчались, сотрудник загса был суховат, зато потом они выпили в хорошем ресторане по бокалу шампанского, впервые в жизни, и были в хорошем, почти праздничном настроении. А что эта церковь теперь поднимается из руин, Август воспринимает как утешение, хотя и не сумел бы сказать в чем. И позднее, когда он стоит на Брюльской террасе и смотрит на облачные громады над Эльбой, ему хорошо.

Отъезд вовремя, минута в минуту. Проезжая мимо треугольника Шпреевальда, Август всякий раз невольно думает о том, какие чудесные дни они с Трудой однажды провели в Шпреевальде. Из дома они уезжали нечасто, с какой стати еще и на отдыхе куда-то мотаться, да и Труда по натуре была скорее человеком оседлым. Тем ярче запечатлевались картины немногих путешествий. Большей частью они проводили отпуск у себя на балконе, который Труда с огромной любовью превратила в цветочный оазис. Когда оба под вечер сидели там, пили кофе с домашним пирогом и Август выказывал удовольствие, она порой говорила, что он вправду непритязателен. Он прожил хорошую жизнь, с этим никто не поспорит. Август не знает, изменился ли он с тех пор, как был ребенком, но точно помнит, что однажды Лило сказала ему: тебе, видать, вообще всегда мало.

Так и есть: что бы она ни делала — пела ли детям песни, рассказывала ли сказки, читала ли стихи, — Августу всегда было мало. Он упрашивал до тех пор, пока она не повторяла его любимое стихотворение и у него снова не пробегал мороз по коже на заключительной строчке: «В руках его мертвый младенец лежал» [1] И. В. Гёте. Лесной царь. Перевод В. Жуковского. . Аннелиза и Клаус больше любили стихотворение про ученика чародея, целый спектакль разыгрывали, и даже Эде участвовал, когда они изображали потоки воды. Но однажды вечером новое стихотворение превзошло все, что Лило декламировала до сих пор, Август до глубокой ночи повторял, что там происходило. Он не знал, кто такой тиран, но понял, что один друг был готов рискнуть жизнью ради другого. Зловещие строки, которые Август сразу же запомнил наизусть: «Останется друг мой порукой, солгу — насладись его мукой» [2] Ф. Шиллер. Порука. Перевод В. Левика. . Никогда еще он так не боялся, как за жизнь этого друга, никогда не испытывал такого счастья, как когда верность друга спасла ее. На следующий день он подошел к Лило и спросил: мы друзья? А она погладила его по голове и сказала: да.

И все равно ходила гулять с Харри, и Август страдал от подозрения, что и тот может быть ей другом. Неприветливой, дождливой, холодной осенью они бродили по запущенному парку и разговаривали. О чем Лило могла говорить с этим Харри, ведь тот с его волнистыми белокурыми волосами и горбатым носом определенно не был красавцем, вдобавок то и дело кривил рот, потому что надо всем насмехался, и не умел говорить, не размахивая руками. Лило неодобрительно, искоса смотрела на него, но слушала.

Август не помнит, чтобы той осенью хоть разок светило солнце, шквальный ветер все время швырял в оконные стекла потоки дождя, с треском обламывал гнилые сучья старых деревьев, оголившихся раньше срока, а в болотистых низинах вокруг замка стояли огромные лужи. Сущая беда, говорила старшая сестра, наказывать надо тех, кто послал легочных больных в такое место. Так она без обиняков говорила во время обхода и молодой докторше, но та только плечами пожимала. Куда властям прикажете девать больных?

Между прочим, радоваться надо, что госпожа докторша вообще навещала больных. Что не сидела весь день у себя в комнате на верхотуре, мучаясь похмельем после возлияний минувшей ночи. Сплошь слова, которые Август впервые услышал от старшей сестры и по поводу которых дети долго шушукались между собой. Сами они видели, как госпожа докторша рано утром блевала через балюстраду террасы, примыкавшей к столовой, где она всю ночь пировала со своими приятелями, причем довольно шумно. Такого слова, как тактичность, она, по мнению старшей сестры, знать не знала. Регулярно приходили деревенский учитель, аптекарь из райцентра, несколько пропащих людей, занесенных сюда в конце войны. Где они доставали спиртное, которое потребляли в изобилии, одному Богу известно.

Кстати, уродиной она не была, эта госпожа докторша, с длинными темными волосами, стройной фигурой и зелеными глазами. Недаром мужчин тянуло к ней, как пчел к горшочку с медом. И вполне возможно, она теперь стремилась наверстать молодые годы, загубленные войной. Только вот с медициной у нее обстояло иначе. Она быстро пробегала через палаты, не могла запомнить имена пациентов, даже лежавших здесь давно, а уж в историях болезни тем более не разбиралась. Нервно листала карточки, когда старый больтенхагенский доктор о чем-нибудь спрашивал, а пациенты посмеивались, потому что старшая сестра, в точности знавшая все данные, молчала и даже не думала прийти ей на выручку. В конце концов доктор советовался с докторшей, делать ли пневмоторакс тому либо иному пациенту или нет. Позднее в палатах можно было бесконечно спорить на эту тему, ведь опытные пациенты, конечно же, давным-давно составили собственное представление о том, как кого надо лечить. Знали они и что означало, если доктор отказывался от пневмоторакса, хотя каверна у пациента увеличилась, ведь порой болезнь достигала такой стадии, когда ничего уже сделать невозможно. Лекарств-то не было, разве только на Западе, у американцев, как не было и жиров, единственного, что могло помочь. Кстати, фройляйн Шнелль из женской палаты утверждала, что барсучий жир якобы творит чудеса, но где его взять, этот барсучий жир? А из мужской палаты сообщали, что кое-кто выздоровел, так как пил собственную мочу.