Варлам Шаламов - Геологи

Ночью Криста разбудили, и дежурный надзиратель провел его по бесконечным темным коридорам в кабинет начальника больницы. Подполковник медицинской службы еще не спал. Львов, уполномоченный МВД, сидел у стола начальника и рисовал на листке бумаги каких-то равнодушных птичек.

– Фельдшер приемного покоя Крист явился по вашему вызову, гражданин начальник.

Подполковник махнул рукой, и пришедший с Кристом дежурный надзиратель исчез.

– Слушай, Крист, – сказал начальник, – к тебе привезут гостей.

– Этап придет, – сказал уполномоченный.

Крист выжидательно молчал.

– Вымоешь их. Дезинфекция и прочее.

– Слушаюсь.

– Ни один человек знать об этих людях не должен. Никакого общения.

– Доверяем тебе, – разъяснил уполномоченный и закашлялся.

– С дезкамерой я один не управлюсь, гражданин начальник, – сказал Крист. – Там управление камерой далеко от смесителя с горячей и холодной водой. Пар и вода разобщены.

– Значит…

– Нужен еще санитар, гражданин начальник.

Начальники переглянулись.

– Пусть будет санитар, – сказал уполномоченный.

– Так ты понял? Никому ни слова.

– Понял, гражданин начальник.

Крист и уполномоченный вышли. Начальник встал, загасил верхний свет и стал надевать шинель.

– Откуда такой этап? – негромко спросил Крист у уполномоченного, проходя сквозь глубокий тамбур кабинета – московская мода, которой подражали везде, где были кабинеты начальников – штатских или военных – все равно.

– Откуда?

Уполномоченный расхохотался.

– Ах, Крист, Крист, никак не думал, что ты мне можешь задать такой вопрос… – И выговорил холодно: – Из Москвы самолетом.

– Значит, лагеря не знают. Тюрьма, следствие и все прочее. Первая щелочка на вольный воздух, как кажется им – всем, кто не знает лагеря. Из Москвы самолетом…

Следующей ночью гулкий, просторный, большой вестибюль наполнился чужим народом – офицерами, офицерами, офицерами. Майоры, подполковники, полковники. Даже один генерал был – низенький, молодой, черноглазый. Ни одного солдата в конвое не было.

Худощавый и рослый старик, начальник больницы, с трудом сгибался, рапортуя маленькому генералу:

– Все готово к приему.

– Отлично, отлично.

– Баня!

Начальник махнул Кристу рукой, и двери приемного покоя растворились.

Толпа офицерских шинелей расступилась. Золотой звездный свет погон померк – все внимание приезжих и встречающих было отдано маленькой группе грязных людей в истрепанных каких-то лохмотьях – но не казенных, нет – еще своих, гражданских, следственных, выношенных на подстилках на полах тюремной камеры.

Двенадцать мужчин и одна женщина.

– Анна Петровна, пожалуйста, – проговорил арестант, пропуская женщину вперед.

– Что вы, – идите и мойтесь. Я посижу пока, отдохну.

Дверь приемного покоя закрылась.

Все стояли вокруг меня и жадно глядели мне в глаза, пытаясь разгадать что-то, еще не спрашивая.

– Вы давно на Колыме? – спросил самый храбрый, разглядев во мне «Ивана Ивановича».

– С тридцать седьмого.

– В тридцать седьмом мы все были еще…

– Замолчи, – вмешался другой, постарше.

Вошел наш надзиратель, секретарь парторганизации больницы Хабибулин, особо доверенное лицо начальника. Хабибулин наблюдал и за приезжими и за мной.

– А бритье?

– Парикмахер вызван, – сказал Хабибулин. – Это перс из блатных, Юрка.

Перс из блатных. Юрка, скоро явился со своим инструментом. Он получил инструкцию на вахте и только мычал.

Внимание приезжих вновь обратилось к Кристу.

– А мы вас не подведем?

– Как вы можете меня подвести, господа инженеры, – так, должно быть?

– Геологи.

– Господа геологи.

– А где мы?

– На Колыме. В пятистах километрах от Магадана.

– Ну, прощайте. Хорошая это штука – баня.

Геологи были – все! – с заграничной, зарубежной работы. Получили срок – от 15 до 25. И распоряжалось их судьбой особое управление, где было так мало солдат и так много офицеров и генералов.

Колыме и Дальстрою «хозяйство» этих генералов не подчинялось. Колыма давала только горный воздух из зарешеченных окон, большой паек, баню три раза в месяц, постель и белье без вшей, крышу. О прогулках и кино речи не было еще. Москва выбрала геологам их заполярную дачу.

Какую-то большую работу по специальности предложили сделать начальству эти геологи – очередная вариация прямоточного котла Рамзина.

Искру творческого огня можно выбивать обыкновенной палкой – это хорошо известно после «перековки» и многочисленных Беломорканалов. Подвижная шкала пищевых поощрений и взысканий, зачеты рабочих дней и надежда – и вот рабский труд превращается в труд благословенный.

Через месяц приехал маленький генерал. Геологи пожелали ходить в кино, кино для заключенных и вольных. Маленький генерал согласовал вопрос с Москвой и разрешил геологам кино. Балкон – ложу, где сидело раньше начальство, разгородили, укрепили тюремными решетками. В соседстве с начальством на киносеансы поместили геологов.

Книг из лагерной библиотеки геологам не давали. Только техническую литературу.

Секретарь парторганизации, больной старый дальстроевец, Хабибулин, впервые за свою надзирательскую жизнь собственными руками таскал узлы с бельем геологов в прачечную. Это угнетало надзирателя больше всего на свете.

Еще через месяц приехал маленький генерал, и геологи попросили занавески на окна.

– Занавески, – грустно говорил Хабибулин, – занавески им понадобились.

Маленький генерал был доволен. Работа геологов двигалась вперед. Раз в десять дней ночью отпирался приемный покой, и геологи мылись в бане.

Крист мало вел разговоров с ними. Да и что могли ему рассказать следственные геологи такого, чего Крист бы не знал за свою лагерную жизнь.

Тогда внимание геологов обратилось на парикмахера-перса.

– Ты не говори много с ними, Юрка, – сказал как-то Крист.

– Всякий фраер еще будет меня учить. – И перс выругался матерно.

Прошла еще одна баня; перс пришел явно выпивши, а может быть, «начифирился» или «хватил кодеинчику». Только держался он слишком бойко, заторопился домой, выскочил с вахты на улицу, не дожидаясь попутного провожатого в лагерь, и в открытое окно Крист услыхал сухой щелчок револьверного выстрела. Перс был убит надзирателем, тем самым, которого он только что брил. Скрюченное тело лежало у крыльца. Дежурный врач пощупал пульс, подписал акт. Пришел другой парикмахер, Ашот – армянский террорист из той самой боевой группы армянских эсеров, которая убила в 1926 году трех турецких министров – во главе с Талаат-пашой – виновником армянской резни 1915 года, когда был уничтожен миллион армян… Следственная часть проверила личное дело Ашота, и брить геологов ему больше не пришлось. Нашли кого-то из блатарей, да и самый принцип был изменен – каждый раз брил новый парикмахер. Так считалось безопаснее – не наладят связи. В Бутырской тюрьме так меняют часовых – скользящей системой постов.