Юлия Рыженкова - Инженер реальности

Весть принес дядя Толя, вечно небритый почтальон, не выпускающий беломорину из зубов. Я сидел у поленницы и выпиливал из деревянного бруска лодку.

– Люсь! Че делается-то! – дядя Толя спрыгнул с велосипеда, и тот звонко грохнулся на землю, прямо около лужи. Но почтальона это не смутило, напротив, в эту же лужу он отправил недокуренный бычок – и это был первый и единственный раз, когда я видел его без папиросы.

Моя мать вытерла руки о фартук, кажется, даже не заметив этого, и напряглась. Ждать хороших вестей было не принято.

– Помнишь, приходили энти, из организации, конкурсы все проводили? Лучший в профессии, что ли… Вот, итоги, значит, подвели. Не, ты представь, а?

– Да говори уж, не томи! – мать была на пределе.

– Ты у нас теперь лучшая швея округа! И энти зовут тебя на конкурс в Москву!

Мама стянула с головы косынку, еще не зная, то ли радоваться, то ли волноваться от свалившейся вдруг славы.

– Но это не все! Они ж тебе денюк плотют! Аж прям тыщи! – и дядя Толя назвал ту самую сумму, протянув письмо со штемпелем администрации нашего поселка.

Мама вдруг побелела, повернулась ко мне, и в ее глазах плескался такой ужас, от которого моя улыбка, растянувшаяся было до ушей, замерла, будто замерзла. В эту секунду и прилетела сорока. Она попыталась сесть наверх поленницы, но отец там оставил тесак, и конструкция зашаталась под тонкими птичьими ножками. Сорока тут же взмахнула крылами, и мне бы последовать ее примеру, но тогда я еще плохо ловил сигналы мироздания.

– Эдька! – весь ужас передался в этом материнском крике, и я даже дернулся, но тесак падал быстрее, и в первые мгновения я даже не понял, что безымянный и мизинец уже лежат отдельно от моей левой руки. Потом было много криков, слез, искали машину, звонили в больницу, я бился в истерике, хотя до сих пор не знаю – от боли или от страха.

Уже потом, рассматривая белый потолок, грязные стекла без занавесок и забинтованный обрубок, я понимал, что мне надо было делать: не рыдать, не впадать в панику, а сканировать и сканировать. Впрочем, повзрослев, я понял, что моя истерика спасла меня и окружающих: нет ничего опаснее вариатора, пытающегося изменить реальность в состоянии паники.

С тех пор ни я, ни мама не обсуждали никогда мои способности, а я надолго перестал ими пользоваться, хотя отказаться полностью не смог. Картины того, что будет, мелькали передо мной, хотел я этого или нет. Другое дело – выбрать одну из них и начать ее воплощать. К этому я вернулся лишь через два года, когда влюбился.

…Любил ли я ее? Нет. Я сходил по ней с ума. В годы, когда обычные юноши сгорают от страсти и романтизма, я осознал, что любви не существует. И вариаторы, как никто другой, знают это.

Мне не нравился типаж Ингрид: широкие бедра, третий или даже четвертый размер груди, язвительная самоуверенность… нет. Я любил тихих, тоненьких, больше похожих на подростков. Но с Ингрид, единственной из всех, невозможно было обращаться, как с куклой, и от этого во мне взыграл какой-то суррогат любви. Я сходил с ума по недостижимому запретному плоду, и это напоминало влюбленность, хотя скорее было сумасшествием.

Как можно любить, если не просто знаешь, что она сделает, но и управляешь этим? Нажмешь на одну кнопку – она падет к твоим ногам, нажмешь на другую – возненавидит, на третью – вы поженитесь, а через семь лет она уйдет к другому, на четвертую – она умрет от рака… Я мог получить от женщин все, но это убивало во мне желание получать хоть что-то. Секс на одну ночь. Спасибо, до свидания.

Мы долго играли с Ингрид в кошки-мышки, прежде чем она согласилась прийти на свидание, но даже за бутылкой «Каберне Савиньона» и тар-таром мы не могли расслабиться. Ох, как бы я хотел хоть на полчаса перестать видеть все эти варианты, чтобы картина мира замерла, не мелькала перед глазами, но, увы, этого мне не было дано.

– Давай на этот раз в «Хилтон»? – спросил я, распахивая дверь такси.

Жар-птица милостиво кивнула. Силенок у меня не хватало пробить ее защиту, так что приходилось, будто псу, вилять хвостом, ожидая одобрения хозяина. Проработав пять лет в «Эрбауме», я понял, почему государство приткнуло меня лишь в авиакомпанию. Вариатором я был так себе.

Та ночь отзеркалила все мои предыдущие постельные интрижки. Я чувствовал, что сам сейчас кукла в руках опытного кукловода, и не я, но со мной делают все, что хотят. Уже тогда нужно было понять, что у меня нет с Ингрид шансов, но я сходил по ней с ума.

В следующий раз мы увиделись лишь через два года. Забавно, но в постоянных попытках вывернуть реальность и обладать зеленоглазой бестией я повысил свое мастерство, что немедленно отразилось на карьере. В этот раз меня взяли на Плутон, в группу по обеспечению переговоров. Боссам «Эрбаума» и «Наркиза» необходимо было что-то обсудить.

Три дня на Плутоне казались бесконечным адовым лабиринтом реальностей, из которых нет выхода. Покушения, отравления, сердечные приступы, временное умопомешательство, смерть любимой бабушки и приезд брошенной любовницы… вариаторы «Наркиза» не давали нам вздохнуть, закручивая одну реальность в другую. Знаю, что наши насылали на них такую же чуму, но я работал в защите, так что в доступные нам пять часов отдыха просто выключался.

В стеклянном банкетном зале мелькнул лишь блеск украшений длинного темно-фиолетового платья, но я понял, что это она. Переговоры, к счастью, закончились удачно, так что там дали команду отбой. Атакующая группа отсыпалась в номерах, а защиту, на всякий случай, позвали на торжественный обед.

Ингрид была прекрасна. Мое естество тут же сделало на нее стойку, и пришлось стиснуть зубы и сжать кулаки, чтобы ничего не предпринимать. Попытаться сейчас, при полной боевой готовности со стороны «Наркиза», скрутить реальность в такую дугу, чтоб провести ночь с одним из их вариаторов… это был бы интересный способ самоубийства.

Впрочем, Ингрид подошла сама. Ехидно оценила мои защитные способности, походя опустив, но не уходила. За весь вечер мы даже не прикоснулись к бокалам мартини, забыв, что держим их в руках. Я чувствовал, что сгораю, понимал, что не могу выбраться из воронки, в которую сам себя загоняю все глубже и глубже. В тот момент я готов был ждать еще три, пять, десять лет, пусть бы побыть с ней рядом, заснуть, вдыхая ее запах, целовать ее роскошные волосы и коснуться кожи.

– …Парень, ты меня достал! Тебе больше заняться нечем? – Ингрид была действительно зла. Темно-синий офисный костюм, белая блузка, волосы собраны в пучок, зеленые глаза мечут молнии.

Солнечные зайчики прыгали по длинному стеклянному коридору, пытаясь забраться то ко мне, то к Ингрид на нос, подбородок или щеки.

– Как, что ты делаешь в «Эрбауме»? – В этом мире что-то произошло неожиданно, и это рушило все мои представления о нем.