Алексей Будищев - Петруша Рокамболь

В двенадцать лет он уже был большим фантазёром, этот Петруша. В эти годы он особенно увлекался Майн-Ридом, Густавом Эмаром, Купером, Понсон дю-Террайлем. И любил воображать себя красивым отшельником «Красным кедром», неустрашимым исследователем диких пустынь, всегда среди опасностей, среди приключений. Под впечатлением «Похождений Рокамболя» он нередко воображал себя и обольстительным жуликом. Он был единственный сын своих родителей, и до поступления в гимназию его детство текло в одиночестве. Может быть, эти-то одинокие игры и изощрили его фантазию до болезненности, ибо товарищей игр, так необходимых в детском возрасте, ему приходилось лишь воображать. Может быть, в силу того же одиночества его и потянуло так необузданно к чтению.

А ко времени поступления в гимназию сложилась уже привычка играть одному, пользуясь лишь условиями собственной фантазии. Не хватало умения ладить с новоявленными товарищами, а это опять-таки невольно толкало к одиночеству.

И с каждым годом он всё более и более уходил в свой сказочный мир. В зимние, долгие вечера, когда он засыпал, утомлённый суетою дня, его детскую кроватку окружали, таинственно выдвигаясь из сумрака, целые вереницы лиц. Хитро скалили зубы похожие на маски лица индейцев, с разноцветными перьями у темени. Скрестив на груди руки, мрачно вглядывался в зловещую даль морской разбойник. Адски хохотал бесстрашный Зверобой, потрясая широким, кривым ножом. Крался вдоль стенки обольстительный Рокамболь в чёрных шёлковых чулках и с изящным кинжалом у пояса.

Плотнее прижимаясь к подушке пылающей, отяжелевшей от видений головой, Петруша, наконец, засыпал. И всё-таки видел сквозь дымчатый сумрак дрёмы. Вот отважного золотоискателя-португальца, дона Хозе-Марию-Сальвадора, сонного, окружили команчи, хитрые, как шакалы, неслышные в движениях, как тигры в возвышенностях Корро. И, весь вздымаясь с подушек, Петруша бормотал заплетающимся языком:

– Скорее берите ваш штуцер, дон Хозе, скорее ваш штуцер!

И от сильных жестов падал с кровати на пол, пугая мать.

Его звали Петруша Баранов, этого мальчика; но в эти годы, когда его никто не видел, он любил подписываться так:

Пётр-Симон-Барандос, капитан вольных стрелков Техаса.

Или ещё так:

Натипак-Ртеп-Вонараб.

Изорвав бумажку с таким росчерком в мелкие клочки и весь розовый от счастливой выдумки, он всё-таки бежал к матери и возбуждённо сообщал ей:

– Мама, угадай, что это такое значит: Натипак-Ртеп-Вонараб?

– Ничего не пойму, – недоумевала мать.

С хохотом он кричал:

– Натипак Ртеп Вонараб – это значит – капитан Пётр Баранов, если прочитать каждое слово наоборот. Правда, хорошее имя для капитана вольных стрелков Техаса? Ртеп Вонараб? Мамочка!

Какова была сила воображения у крошечного Петруши, можно судить по следующему случаю.

Однажды, когда Петруше было всего восемь лет, мать как-то прошла мимо него в то время, как он таинственно крался из одного угла детской в другой. Петруша горько и безудержно расплакался.

– О чём ты? – обеспокоенно бросилась к нему мать.

– Да… о чём… – горько хмыкал носом и губами Петруша. – Сейчас ты спугнула целое стадо антилоп… а я три дня… не ел…

– Милый! Котик мой! – мать осыпала щёки Петруши поцелуями, тормошила его за плечи, прижимала его к груди. – Милый! Котик! Ведь ты сейчас кушал телячью котлетку! Хочешь, я сделаю тебе твою любимую яичницу?

– Не х… не х… хочу! Вяленую анти… анти… лопу… х… хочу! – плакал Петруша.

Ах, как вкусно мясо антилопы, слегка провяленное на солнце и затем хорошо просушенное под седлом техасского наездника! Ах, какая же яичница может сравниться с этой снедью!

Петруша плакал долго и горько. Мать хотела утешить его.

– Ну, позабудь об антилопах, ну, голубь мой! Вон взгляни: под кроватью тапир!

Но Петруша не унимался.

– Тапи… тапиры живут не под… кроватью, а в камы… в камышах!

– Ну вот в камышах под индейской пирогой тапир! Взгляни же! – утешала его мать.

Петруша перестал плакать, хотя в его горле что-то прыгало.

– Дай шту… штуцер! Мамочка!

В третьем классе, когда пришлось усиленно работать над алгеброй, над латинским языком, и надо было во что бы то ни стало одолеть букву ять, Майн-Рид и Эмар забылись, и фантастические образы потухли у детской кровати, как догоревшие свечи. Смерклось в детской.

По ночам Петруше стали сниться переэкзаменовки – тонкие, как лезвия ножа, женщины, со сморщенными жёлтыми лицами и длинными языками, похожими на жало. Стали сниться двойки. По утрам он иногда говаривал матери:

– А я, мамочка, сегодня опять видел во сне двойку по алгебре!

По врождённой привычке пожимая худенькими плечами и покачивая головою, он добавлял:

– Эх-ма, плохо моё дело! Эх-хе-хе-хе!

А ночью опять приходили к изголовью переэкзаменовки с тонкими сплюснутыми лицами.

Они покачивались возле на каких-то зловеще-скрипучих качелях, высовывали жалоподобные языки и перехихикивались короткими, но сердитыми смешками. Точно стая змей ползла в пересохшем, шуршащем валежнике.

Дразнили Петрушу, жалили, щекотали тело холодными пальцами эти назойливые призраки.

За недосугом, под вечным страхом провала на экзаменах, пришлось оставить все книги, кроме учебников, и за три, четыре года Петруша, пожалуй, поотстал в развитии. И тут, когда Петруша посещал уже последний класс гимназии, а его верхняя губа матово оттенилась тонким пушком, над городом разразились события, одно другого головокружительнее, пробудившие из оцепенения сознание Петруши, завороженное скучными учебниками.

Чтобы не отставать от товарищей, Петруше вдруг, нежданно-негаданно, пришлось бастовать. Затем – посещать бурные митинги. Спорить, нападать и защищаться. И, наконец, услышать об экспроприации с революционными целями в губернском казначействе их городка.

Пришлось, и опять-таки наспех, наскоро, познакомиться при помощи пятикопеечных брошюрок со всевозможными политическими партиями, и речь Петруши запестрела ранее неслыханными терминами.

«С.-р.», «с.-д.», «платформа», «товарищ», «шпик», «произвол» – без труда научился выговаривать язык. Сердце зажглось так безудержно новыми симпатиями и новой ненавистью, и задремавшая под скучный шелест учебников фантазия проснулась от грохота событий. Само собой разумеется, что былые страхи перед переэкзаменовками исчезли, яко дым. Захотелось невероятных дел, подвигов, приключений, когда-то давным-давно пережитых в детстве в фантастических битвах с команчами, в сказочных охотах за черепами.

Как-то встретившись в большую перемену с восьмиклассником Верхолётовым, который носил очки и поэтому считался лучшим толкователем Бебеля, Петруша спросил его: