Олег Рябов - Девочка в саду и другие рассказы

А Михаил стал охотником. Купил он два ружья: по случаю – «зауэр», старинный, коллекционный трехствольный с нижним нарезным стволом, и второе новое – пятизарядный «браунинг». Вступил в охотничье общество, выписал журнал «Охота и охотничье хозяйство», натаскал в дом разных книг по охоте, чтобы теоретически подковаться. И главное – теперь он ездил к своему другу леснику Ивану Гусеву в Елистратиху, что стоит в самых глухих лесах между Семеновом и Коверниным, не за грибами, а на охоту.

А через год Каир вообще перебрался жить в лес, в деревню к Ивану Гусеву, потому что лайке жить в городе не очень хорошо. Лесник в Каяре души не чаял – говорил, что лучше собаки он не видел еще. У него был свой пес Букет, но уже старый и ленивый. А Каяр в лесу проявлял просто чудеса охотничьей ловкости. Мне пришлось как-то раз зимой съездить на охоту с Михаилом в Елистратиху. Думали, что будем берлогу брать, но медведь нам обломился, а вот на Каяра, как он работает, я посмотрел.

Первую белку, которую Иван застрелил из-под Каяра, тот схватил на лету, пока она падала с дерева, и, не прокусив, держа двумя зубами ее за голову, поднес охотнику и передал в руки, преданно глядя ему в глаза. Иван вытащил из кармана маленький перочинный ножик, сделал в беличьей тушке небольшой разрез около заднего прохода, засунул в него свой корявый палец и моментально снял шкурку, как чулок. Со словами: «Это тебе. Больше не будет. Работай!» он бросил окровавленную тушку Каяру. Тот поймал ее в воздухе и проглотил целиком, не разжевывая. За три часа Иван взял одиннадцать белок и куницу.

С куницей вообще получилось не все гладко. Каяр залаял где-то далеко и странно.

– Куница, – сказал Иван, – на каждого зверя у него свой голос. Да и на каждого человека – свой.

Мы поторопились на своих снегоступах в сторону заливистого лая. Каяр бегал вокруг огромной, стоящей отдельно ели и буквально заходился лаем. Увидев нас, он подбежал, два раза недовольно тявкнул и снова бросился работать. Мы двадцать минут стучали палками по стволу, пытались что-то разглядеть меж ветвей, но всё без толку. Каяр изредка подбегал к Ивану и лаял на него так, будто обзывал его последними бранными словами, которые выучил еще у своего прежнего хозяина. На нас с Михаилом он вообще не обращал никакого внимания, будто нас и не было. Иван пытался объяснить псу, что эта елка плохая, что никакой куницы здесь нет, что всё ему, Каяру, померещилось, что он даст сожрать ему еще одну белку. Он попытался даже взять пса на поводок, но Каяр так на охотника рявкнул, что Иван отступился:

– Пойдемте домой. А он сам вернется.

Мишка стрелял навскидку, почти влет, – куница выбежала на длинную, торчащую в сторону еловую ветку, чтобы попытаться перепрыгнуть на соседнее дерево. Каяр принес ее Ивану, а сам всю дорогу домой бежал рядом с Михаилом, чуть повизгивая и тихонько тявкая, как бы говоря: я помню, что ты мой хозяин, я знал, что ты настоящий охотник, не то что эти, деревенские, – только белок могут.

Каяр, по рассказам Михаила и Ивана, был хорош и на птичку, и на кабана, и на лося, и на медведя. Хотя медведя он боялся, а может, мудро не любил. Я помню, как раз летом, возвращаясь уже затемно из леса, он стал жаться к нашим ногам, а бублик его хвоста поник и спрятался меж ногами, и шерсть его дыбом встала, а голос стал глухим и скрипящим. «Медведя почуял!» – сказал Иван.

Ну и в заключение, чтобы окончательно утвердить, что Каяр был великим охотником, скажу, что однажды он притащил Ивану крупную взрослую рысь, которой перекусил шею. Справедливости ради замечу, что на передней лапе у рыси болтался заячий капкан, но в то же время знайте, что рысь – это очень серьезный и опасный хищник. Рысь порвала немного Каяра, он быстро сам себя зализал. Хотя кончил Каяр плохо, но об этом позже.

Я сам в те годы, когда был жив Каяр, очень полюбил охоту и часто пропадал в лесу. Ведь лес хорош, если его понимать, в любое время года, и объяснять это не надо: и зимой, и летом у него свои прелести. Я даже решил завести своего пса, и непременно лайку. А Михаил между тем каким-то неправедным образом выправил Каяру фальшивые документы, что он у него породистый. Он теперь своего красавца даже на выставки водил и какие-то призы там получал. И даже на вязки к породистым сучкам Каяр теперь изредка допускался. Хотя и без документов было видно, что он – настоящая русско-европейская породистая лайка.

И вот однажды, спустя лет пять или шесть, Михаил предложил мне в подарок щенка, алиментного щенка от своего Каяра, положенного ему за вязку. Супруга не возражала, и мы поехали смотреть на суку и ее помет из трех щенков, имея право выбора. Супруга моя сразу сказала, что будем брать того щенка, который к ней поползет: есть такая примета. Ехать пришлось в пригород, где стояли частные дома с сараями и приусадебными участками. Черненькую сучку, маленькую, усталую, ободранную, всю высосанную, увели в сарай, а нас провели в избу, где из корзинки вывалили на пол трех маленьких беспомощных зверенышей. Все они были черные с белыми пятнами, два уже могли сидеть, опираясь на передние расползающиеся лапы, а третий пополз прямо к моей супруге.

– Это наш, – сказала она.

Мы договорились с хозяевами, что они за дополнительную плату подержат нашего щенка лишних две недели с матерью, и, радостные, уехали. Так я стал ненадолго владельцем щенка русско-европейской лайки. Ненадолго – потому что буквально через неделю ко мне зашел Михаил в совершенно убитом состоянии. Мы пошли с ним на кухню.

– Что с тобой случилось? – спросил я.

– Беда у меня.

– Что за беда?

– Каяра застрелили.

– Кто? Как застрелили?

– Кто-кто? Ванька пьяный. Он зашел в Ключищи, соседнюю деревню, а там ему кто-то и налил. Он заснул на чьем-то крыльце, а когда в себя пришел, смотрит – у ног лежит Каяр довольный, а вокруг перья от курицы. Ванька мне сказал, что Каяр поймал курицу и сожрал ее. Не верю! Никогда не давил кур, а тут – задавил, да еще сожрал. А Ванька мне говорит: если собака стала домашних кур давить, то она уже испорчена, и толку от нее не будет. Вот он его и застрелил. А потом сказал, что разозлился и застрелил, а потом все жалел. В общем, пьяный был.

– Да, беда, – произнес я с сожалением, еще не догадываясь, что эта беда коснулась и меня.

– Так я чего пришел! Щенка-то я тебе не отдам. Это наша общая просьба: и моя, и Ленькина, и Танькина. Ну, в общем, ты понимаешь!

Так я остался без собаки, а потом и с Михаилом как-то наши интересы разошлись: новая работа, новые проблемы, новый социальный строй. Хотя встречать его я встречал на улице, останавливались, разговаривали. И пса его нового видел: кличка Карат, здоровый, с белыми лапами, нагрудником и пятном на лбу, только морда не как у лайки, а приплюснутая чуть-чуть. В Елистратиху Михаил больше не ездил: и не то чтобы на Ивана рассердился, а просто Иван застрелился. Был запой, белая горячка, застрелил корову, стрелял в жену, а потом и себя устряпал. Михаил освоил новый район для охоты. Хвастался своим кобелем: мол, у того дипломы и какие-то первые места и по кабану, и по медведю. Рассказывал, какой он умный, мол, читает мысли: только подумаю, что пора гулять, а Карат уже поводок с ошейником тащит. Да я и сам видел, что кобель замечательный: если можно так про собаку говорить, то – брутальный. Когда Мишка вылезал из своего «Гелендвагена», Карат перебирался на водительское сидение и презрительно рассматривал прохожих.