Николай Гарин-Михайловский - Деревенские панорамы (сборник)

Старики потупились и молчали, Иван так и не поднимал головы.

Обросший, мохнатый Асимов прищурил свои широкие глаза и ждал.

– Действительно… – смутился Василий Полесовый, встретившись глазами с Асимовым и, оборвавшись, сказал, обращаясь к сходке: – Чего же, говорите, старики?

– Вы чего ж желаете? – прогремела Иерихонская труба отцам.

– Чего? – ответил Асимов, – посечь…

Иван, обыкновенно бледный, покраснел, напрягся, но молчал.

– Оба, что ль? – спросил Павел Кочегар.

– Може, к примеру, внушенье?-подсказал сонный Евдоким.

– Действительно, внушенье, – быстро кивнул головой Иван.

– Это что ж будет? насмешка одна, – вспыхнул Асимов, – полсусека хлеба – внушение… им, оболтусам, внушай…

– Можно строго…

– Этак… – кивнул головой Асимов, – нет уж, видно, пусть оба в тюрьме посидят.

Асимов повернулся уходить.

– Да ты постой, – удержал его Василий. – Ты стой, скажи, сколько, ты считаешь, у тебя хлеба пропало?

– Сколько? Пудов с шестьдесят.

– Ловко.

– То-то, ловко… Пусть тридцать пудов отдаст, – Асимов мотнул головой на Ивана, – ладно, моего пори, а его хоть в ризницу ставь…

– Нету, – тоскливо ответил Иван.

– А работой? – подсказал Василий. – Ты, слышь, избу хотел же подрубать.

Слово по слову, поладили Ивану отработать. Боясь Акулины, Иван просил мир все-таки сделать сыну внушение.

Акулина в душе рада была, что выпорют оболтуса, и тем больше огорчило ее известие, что не только не выпорют, но ее «вахромей» и работой закрутился.

Заплакала с досады Акулина.

– Кто на свет его, проклятого, народил?

Внушение состояло в том, что шесть стариков пришли на другой день утром к Ивану в избу.

Тут же был и Алешка – жирный, гладкий, на этот раз струсивший немного. Он и с любопытством и страхом всматривался в чинно входивших, чинно крестившихся, кланявшихся и рассаживавшихся по лавкам стариков.

Когда все сели, за исключением хозяев, и достаточно намолчались, староста обратился к Ивану:

– Вот ты, Иван Петрович, на сына обиду сказываешь.

– Сказываю, – тихо ответил Иван.

Староста медленно, а за ним все перевели глаза на Алешку.

Алешка быстро потупился.

– Ты что ж это, Алешка? – спросил староста так сурово, что, если бы дело происходило на открытом воздухе, Алешка давно бы уж обратился в бегство.

Страх неизвестности томил Алешку и, чтоб поскорее от него избавиться и смягчить свою участь, оя упал на колени.

– Простите, старики, – говорил он, отбивая поклоны, – не буду больше… вот святая икона… Накажи меня господь…

Алешка говорил сиплым голосом, бойко и усиленно крестился.

– Так… ну, а если ты опять согрешишь?

– Ей-бо…

– Не миновать нам тогда тебя в острог отослать. Ты, може, видал, как по дороге ведут туда? Дзынь – дзынь! Ты это подумал? Ну хорошо. Ну а я, к примеру, да с тебя кафтан сдеру, а он вот с него… Этак и ладно будет? А?

– Не буду… ей-богу…

– Не будешь… Ладно, если не будешь… а будешь?! Ты вот сейчас стал человеком, женить тебя время приходит, ты это как считаешь, к примеру, – лестно путную-то девку за тебя отдать? А?

– Не буду…

– Слыхали… Ты вот отвечай: как ты считаешь, отцу с матерью, как на тебя смотреть?

– Не буду…

– Не будешь, а если будешь?!

Алешка давно выл коровой, а староста равномерно, спокойно пилил, подставляя ему все новые и новые вопросы.

Пимку давно отец с братом отодрали в том же амбаре, откуда крал он, а Алешку все зудил и зудил староста, и что больше зудил, то больше во вкус входил.

Иван вздыхал, вздыхал и не вытерпел:

– Уж, старики, простите его на этот раз, может, и опомнится – дело молодое.

– Когда не опомнится, – встрепенулся совсем было уснувший Евдоким.

– Известно, золотой мой, опомнится, – вздохнул Василий Михеевич.

– Охо-хо, грехи! – односложно согласился Федор.

– Ну, вот видишь, – проговорил староста, – отец за тебя просит. Ты, что ль, его станешь благодарить? Или этак простил и ладно…

Алешка не знал, что ему делать.

– Нам, что ли, его за тебя благодарить? Вели, – кланяться станем.

– Благодари, – ткнул Алешку рукой Василий Михеевич.

Алешка стал усердно бить поклоны пред отцом.

– Благодарю, тятенька, вас… благодарю и вас, маменька…

– Ты что ж его, Иван Петрович, прощаешь, значит?

– Прощаю, Родивон Семенович.

– Так… И ты, Акулина Ивановна, прощаешь?

Акулина махнула рукой, усмехнулась, закрылась рукавом и произнесла:

– Прощаю…

– Так… И вы, старики?

Алешка подполз и к старикам и пред каждым ударил по поклону.

– Прощаем, – ответили старики.

– Ну, видно, ладно, – сдался староста. – Ну, парень, теперь смотри: две вины выйдет, как в чем попадешься.

– Детям накажу…

– И так… женить пора…

Староста встал, а за ним и старики.

– Что, старики, с устатку по рюмочке?

Старики опять сели, распустили свои официальные лица, а Иван засуетился, доставая из кармана мелочь.

– Алешка, бежи…

Алешка живой рукой слетал в кабак, прихватил несколько стаканчиков и, возвратившись, быстро расставил все это на стол.

– Вот ты, когда хочешь, – заметил староста, – можешь стараться. И умом господь не обидел – смекнул, вишь, что без посуды водки не выпьешь…

Старики рассмеялись, рассмеялся и Алешка, добродушно стоявший у двери, когда все кончил.

– Тебя б ко мне на выправку, – начал опять староста, пока Иван осторожно наливал, – я б тебя живо человеком сделал… пра-а!

– Что, Иван Петрович, как грудь у тебя? – спросил Василий Михеевич.

– Плохо, – к погоде подвалит – беда.

– А я вот все ногами, золотой мой… Пра-а… Мое-то дело уж, видно, ладно, а вот Филипп-то мой не годится… Лихоманка его замаяла насмерть.

– Э-э… Ну, будьте здоровы.

– А хозяйка что ж?

– Ладно, – тихо кивнул головой Иван, – мы с ней останемся.

– Ну, что ж, с мировой вас… Ему, что ж, подать бы? Подали и Алешке.

Немного утих Алешка. Помогло и то, что Пимку отец совсем прогнал, и он ушел в город.

Темный, худой, с черными злыми глазками Пимка и Алешку звал, но мягкий, женственный и ленивый Алешка отказался.

Прошел год.

– И что нам с ним делать? – советовалась Акулина с Драченой. – Утих, а дела нет… Куда пристроишь – гонят… Что просто и за человек?

– А ему чего? кормят, поят – найдено…

– Так ведь мне-то каково: их, оболтусов, да своих шесть?

– Так ведь видно людям… вся семья на тебе.

– Тихий, тихий, а начни только говорить… Все смолчит, а как до сына, откуда что… не больно я его испугалась, так ведь и этот оболтус-то не боится…

– Женить разве?

Думала об этом и Акулина не раз. Женить сына хотел и отец.

«Ну, в мужиках счастья нет, бабу не пошлет ли господь путную: вдвоем бы все живей дело пошло», – думала Акулина.