Висенте Бласко-Ибаньес - Луна Бенамор

Сквозь убранные украшениями двери лавок евреев виднелись прилавки, наполненные свертками шелка и бархата, а с потолка висели куски богатых кружев. Индусские торговцы выставляли на самой улице свои разноцветные экзотические богатства: ковры, затканные страшными божествами и химерическими животными, коврики, на которых лотос был использован для самых странных комбинаций, кимоно, окрашенные в мягкие неопределимые цвета, фарфоровые китайские вазы с чудовищами, извергавшими пламя, янтарного цвета шали, легкие, точно вздох, а в маленьких окнах, превращенных в выставки, красовались всевозможные безделушки дальнего Востока, из серебра, слоновой кости и черного дерева: черные слоны с белыми клыками, пузатые Будды, филигранной работы драгоценности, таинственные амулеты и кинжалы с чеканкой от рукоятки до острия клинка.

В перемежку со всеми этими магазинами открытого портового города, живущего контрабандой, шли кондитерские, содержимые евреями, и кафэ и снова кафэ, одни в испанском вкусе, с круглыми мраморными столами, о которые с треском ударялись костяшки домино, с облаками табачного дыма и громкими разговорами, сопровождавшимися жестикуляцией, другие в духе английских бap , переполненных неподвижными и безмолвными посетителями, поглощавшими один coc-tail за другим, без всяких признаков возбуждения: только их носы становились все краснее.

Посредине улицы двигались взад и вперед, подобно маскараду, самые разнообразные типы и костюмы, так поразившие Агирре, как зрелище не похожее на остальные европейские города. Проходили уроженцы Марокко, одни в длинных белых или черных плащах, с капюшоном, словно монахи, другие в широких шароварах, с голыми ногами, обутыми в легкие желтые сандалии и с бритыми головами, защищенными чалмой. To были танхерские мавры, снабжавшие рынок курами и огородными растениями, хранившие свои деньги в кожаных расшитых сумках, висевших на их широких поясах, Марокканские евреи, одетые по восточному, в шелковых мешковатых одеждах и в священнических шапочках, проходили, опираясь на палку, робко влача свои тучные тела. По мостовой ритмически раздавались тяжелые шаги высоких, худых, белокурых гарнизонных солдат. Одни были одеты в простые куртки из хаки, как во время войны, другие щеголяли в традиционных красных мундирах. Белые или вызолоченные каски чередовались с плоскими, как тарелка, шляпами. На груди сержантов сверкали красные ленты, другие солдаты держали под мышкой тонкую трость – знак власти. Из воротника многих мундиров торчала чрезмерно тонкая, свойственная англичанам шея, длинная, как шея жирафа, с остро выдававшимся вперед кадыком.

Вдруг глубина улицы наполнялась белыми пятнами: словно подвигалась вперед с ритмическим шумом лавина белоснежных лепешек. To были фуражки матросов. С крейсировавших по Средиземному морю броненосцев сходил освободившийся от службы экипаж и улица наполнялась русыми бритыми парнями, белые лица загорели от солнца, голая грудь выделялась из синего воротника, к низу расширявшиеся панталоны, похожие на ноги слона, покачивались то в одну, то в другую сгорону. To были молодые люди с маленькими головами и детскими чертами, с огромными ручищами, свисавшими вниз, точно им трудно было выдерживать их тяжесть. Группы матросов разбивались и исчезали в переулках в поисках трактира. Полицейский в белой каске тоскливо глядел им вслед, убежденный, что ему придется вступить не с одним из них в борьбу и просить: «потише! именем короля!», когда при вечернем пушечном выстреле они отправятся изрядно пьяные на броненосец.

А вперемежку с солдатами и матросами проходили цыгане с длинными палками и почерневшими от солнца лицами и старые отвратительные цыганки, пристававшие к владельцам магазинов, как только те выходили постоять у дверей, таинственно указывая на спрятанные под платком или юбкой предметы; евреи из города, в длинных сюртуках и блестящих цилиндрах, отправлявшиеся на какой-нибудь из своих праздников; негры – выходцы из английских колоний, меднолицые индусы с свисавшими усами, в широких коротких белых шароварах, похожих на фартук, еврейки из Гибралтара, высокие, стройные, элегантные, одетые в белое, выступавшие с корректностью англичанок, старые еврейки из Марокко, тучные, с вздутыми животами, в разноцветных платках, накинутых на голову вплоть до самых висков. Мелькали черные сутаны католических патеров, застегнутые на все пуговицы сюртуки протестантских пасторов, открытые длинные кафтаны почтенных раввинов, согбенных, бородатых, грязных, преисполненных священной мудрости.

Весь этот разнообразный мир, запертый в узком пространстве укрепленного города, говорил в одно и то же время на разных языках, переходя в течение разговора сразу с английского на испанский, произносимый с сильным андалузским акцентом.

Агирре с восхищением смотрел на полную движения картину Королевской улицы, на это постоянно возобновлявшееся разнообразие уличной толпы. На больших бульварах Парижа, просидев дней шесть в одном и том же кафэ, он уже знал большинство прохожих. Это были все одни и те же люди. А в Гибралтаре, не покидая маленькой главной улицы, он каждый день переживал сюрпризы.

Между двумя рядами домов, казалось, проходил весь мир.

Вдруг улица наполнялась людьми с войлочными шляпами на русых головах, с зелеными глазами и сплюснутыми носами. To было вторжение русских. В гавани бросил якорь океанский пароход, отвозивший в Америку этот груз человеческого мяса. Они рассеивались по всей улице, наполняли кафэ и лавки и в их нахлынувшей волне исчезало обычное население Гибралтара. Через два часа толпа исчезала и снова появлялись каски солдат и полицейских, фуражки моряков, чалмы и сомбреро мавров, евреев и христиан. Океанский пароход уже вышел в море, запасшись углем. Так сменялись в течение дня быстро появлявшиеся и так же быстро исчезавшие шумные толпы всех народов континента. Этот город был как бы передней Европы, узким проходом, посредством которого одна часть мира сообщается с Азией, другая с Америкой.

При заходе солнца, наверху на горе сверкала молния выстрела и грохот «вечерней пушки» извещал иностранцев, не имевших права пребывания в городе, что они должны его покинуть. По улицам проходил игравший вечернюю зорю военный оркестр из флейт и барабанов, окружавших любимый англичанами национальный инструмент, большой барабан, на котором играл обеими руками потея, с засученными рукавами, атлет с крепкими мускулами. За оркестром шагал Сан Педро, офицер под конвоем, с ключами от городских ворот.

Гибралтар оставался отрезанным от остального мира. Запирались ворота и опускные решетки. Сосредоточившись в себе, город весь отдавался религиозному рвению, находя в вере приятное времяпрепровождение перед ужином и сном.

Читать дальше