Л. Салтыкова - С. Михалков. Самый главный великан

И вот я задался целью перенести события романа «Современная идиллия» на сценические подмостки. Будучи от природы человеком сообразительным – не скажу умным, но хитрым, – человеком, понимающим систематику и способы прохождения репертуара через цензуру, я понимал, что требуется фигура, которая бы вызывала безусловное доверие при более чем пятидесятипроцентном недоверии, которое вызывали наши фигуры – моя и главного режиссера. Я тогда был еще настолько легкомыслен, что проталкивал на должность главного режиссера женщину не арийского происхождения, к тому же не члена партии Галину Волчек. Но логику человека определяют поступки, а не слова. И вот то, что мы делали с Галей Волчек, было очень последовательно. Мы освобождались от старого неуспешного репертуара. Мы набирали новых людей, по сути дела, следующее поколение нынешних ветеранов труда – Марину Неелову, Константина Райкина, чуть раньше были взяты – Авангард Леонтьев, Сергей Сазонтьев, Владимир Поглазов, Рогволд Суховерко, ну и так далее.

Вот в ряду этих событий и поступков едва ли не козырной картой был роман Салтыкова-Щедрина. Я понимал, что стойкого характера, веселости нерастраченной, писательского и редакторского профессионализма – всего этого было в Сергее Владимировиче Михалкове предостаточно. И он был мною ангажирован.

Всё, что он писал для театра, мне казалось интересным, но к «Современнику» не подходящим, поэтому я не посягал на это, а вот в сочетании с Салтыковым-Щедриным… Кто-то там писал: «Нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали…» [24]. Сергей Михалков как раз трогал, и иногда достаточно безбашенно.

Затея удалась вполне. Пьеса по этой книге была написана быстро, легко и в театре воспринята с благодарностью. Возник только один вопрос: а кто это будет делать? И тогда хитроумный провинциал (я то бишь) вспомнил про Георгия Александровича Товстоногова. Некоторое время назад он похоронил одну затею в театре «Современник», но теперь, как и Михалков, тоже дал согласие. Эти два паровоза довели спектакль до премьеры. Я был занят в нем в роли Балалайкина, и спектакль назывался «Балалайкин и Кº». Из талантливых мотиваций на эту тему – интервью по поводу грядущей премьеры, где со свойственным ему очаровательным заиканием Сергей Владимирович сказал: «Да-да-давно русский царизм не по-по-получал такой опле-оплеухи!». Эти его искромётные экспромты, конечно, иногда поражали.

Но и этих слов, разумеется, было недостаточно. Как говорится, туча пришла и почти накрыла нашу затею. Но надо сказать, что Сергей Владимирович как-то вот сумел её отстоять. Он был намного старше меня и иногда напоминал мне Екатерину Алексеевну Фурцеву, которая, войдя в дело, из дела не выходила и шла напролом до конца. В конечном итоге все это обернулось несомненным и шумнымуспехом. Произведение классика русской сатиры в переложении Михалкова, в постановке Товстоногова, в театре «Современник» увенчалось повышенным вниманием со стороны общественности, и на самом деле, долгие годы кормило наш театр.

Не думаю, что успех объяснялся только перекличкой с современностью, которую безусловно улавливал зритель. У спектакля было достаточно и других художественных достоинств. Однако термин «надо годить» вошел в лексикон, в обиход некоторых советских граждан именно после этой премьеры. А в семидесятые «годили» мно-о-огие. Те, кто были поумней, те и «годили».

Должен сказать, что представить себе, что в годы застоя может выйти спектакль, автором которого будет Сергей Михалков, а режиссером – постановщиком Георгий Товстоногов, и не в Малом театре, не в Художественном, а в театре «Современник»… – это из рода небывальщины. Высокая репутация этих двух значительных художников как-то сама собой не предполагала такой возможности. Да и репутация «Современника», со своей стороны, не предполагала этого тоже. И всё же в октябре 1973 года премьера состоялась. В том же году Сергею Михалкову было присвоено звание «Героя социалистического труда» за его определённые заслуги.

И Валентин Гафт написал эпиграмму:

Что это значит? Что я, русский, член партии, что вся моя жизнь была связана с жизнью этого молодого театра. Я был кооптирован в члены правления, то есть в коллегиальный директорский орган этого театра в двадцать один год. Потом был комсоргом, потом парторгом, председателем местного комитета… Таким образом Валя подчеркнул мои заслуги перед театром и невнимание властей, вручавших подобные награды. А ещё это перекликалось с названием кинофильма, в котором я незадолго до «Балалайкина» принимал непосредственное участие. Он назывался – «Гори, гори, моя звезда».

Можно просто порадоваться таланту Валюшкиному, который как-то многозначно вот такие стишата сочинил и увязал всё это всего в четыре строки.

Была у Михалкова ещё одна очень важная черта.

Я знал немало людей молодых, талантливых, которым реально и последовательно Михалков помогал. И в мелочах, и в более сложных ситуациях, таких как с жильём. Тут можно привести большой список. Назову хотя бы Фридриха Горенштейна.

Фигура Михалкова как автора гимна вместе с Эль-Регистаном – это одно, а последовательность человеческих проявлений – это другое. Ведь Виктор Сергеевич Розов недаром про него говорил: «Он – хороший человек. Хороший». А от Розова такие слова получить – это не лесть, не комплимент. Виктор Сергеевич твердо знал, что такое человек хороший и что такое человек плохой. Но повторяю: занимаемое положение председателя Правления Союза писателей РСФСР – само собой, а человеческие качества – сами собой.

Справедливости ради, вспоминается также, что после смерти моей мамы в 1978 году Наталья Петровна Кончаловская, жена Сергея Владимировича, решила меня, как бы это назвать, взять в «нахлебники», что ли. То есть– приласкать и обогреть. В результате произошло мое эмоциональное сближение со всей его семьей. Я посмею сказать, Сергею Владимировичу очень повезло, что его женой была Наталья Кончаловская. Не буду характеризовать ни одного, ни другого. Но спина у него была прикрыта.

Что касается опять же меня. В момент, когда после этих шумных премьер в «Современнике» шли слухи о том, чтобы убрать «этого киноартиста» с должности, позвонил дядя Сережа и сказал: позвони пожалуйста… и назвал фамилию заместителя министра, заместителя председателя КГБ, генерала армии, с которым я встретился, и как-то… может, от того, что сын его относился с добрым ко мне вниманием… – но Филипп Денисович Бобков с этого момента стал одним из добрых моих знакомых. А сделал это Сергей Владимирович Михалков, дядя Сережа, как я его называл. Почему так называл? Потому что он был смешной, с огромным и моментальным юмором. Он видел многое. О многом не говорил. «Высоко сижу, далеко гляжу», как в сказке о девочке Маше, которая с медведем сотрудничала. Вот так он сидел и глядел. А поскольку, героями его басен были медведи, бобры, лисы и козлы, мне припоминается одна злая на него эпиграмма в приложении к журналу «Крокодил»: