Л. Салтыкова - С. Михалков. Самый главный великан

«В обойму» газетной полосы, – вспоминает однополчанин поэта по Северо-Западному фронту С. Савельев, – часто входили у нас стихи, напечатанные рядом с документальной, сильной своей достоверностью фотографией: то был двойной заряд ненависти и гнева. Под многими из фотоснимков стояли строки, написанные Сергеем Михалковым. Написанные так, что и теперь я не могу читать их спокойно» [46].

Михалков сразу же поддержал идею Маршака «объединить стих и рисунок». С передовой от солдат и офицеров сыпались сюжеты для карикатур, текстов подписей, просьбы о коротких стихотворениях на ту или иную тему. Острые карикатуры и подписи вызывали смех. А смех – по замечанию одного из героев книги А. Бека «Волоколамское шоссе» – «самое серьезное дело на фронте. Когда на поле боя, на передний край приходит смех, страх улепетывает оттуда» [47].

Имя Сергея Михалкова, как и Кукрыниксов, Б. Ефимова, С. Маршака, было родным и близким миллионам людей, боровшихся за победу. В «Правду», в «Известия», в «Крокодил» шли письма фронтовиков – самые дорогие рецензии, которых фронтовой поэт или художник может когда-либо удостоиться.

Как-то автомобилисты одного из полков подобрали в придорожной канаве одиннадцатилетнего мальчика Вову Николаева. Его мать убило осколком фашистской бомбы, он сидел возле мертвой матери, сжавшись в комочек. Солдаты похоронили мать, а Вову взяли к себе летчики.

– А где твой отец? – спросили Вову.

– На фронте убили.

Связистки сшили ему гимнастерку, подобрали пилотку. Парнишка стал сыном полка. Он помогал летчикам и техникам. Однажды перед вылетом кто-то из техников вытащил из кармана кусок мела и попросил Вову написать на бомбах, подвезенных к самолетам, по два слова: «За папу!», «За маму!». Сделали фотографию и поместили ее в армейской газете. Сергей Михалков сопроводил фотографию подписью:

Одним из первых и, пожалуй, больше, чем кто-либо другой из военных писателей-корреспондентов, Сергей Михалков писал в годы войны о тружениках тыла, о семье советского солдата, его родном городе, селе, доме. В 1942 году он создает суровую и трогательную поэму «Мать солдатская»:

В 1959 году поэт напишет:

И это была сущая правда…

Попался мне на глаза экземпляр журнала «Мурзилка» за 1963 год. Естественно, я начал его листать, вспоминать друзей, художников, писателей, в то время работавших, с которыми я дружил, с которыми прошла моя жизнь.

Привлек мое внимание материал о юбилее С.В.Михалкова, которому тогда исполнилось 50 лет. Статью о нем Льва Кассиля сопровождал мой рисунок. Какдавно это было, подумал я. Сейчас грядет уже столетие со дня рождения Сергея Владимировича, сколько нарисовано иллюстраций в журналах, газетах и книгах за эти прошедшие пятьдесят лет!

Сотрудничество наше возникло вполне естественно. Во-первых, мы были современниками, во-вторых, работали в области сатиры и юмора, то есть занимались тем делом, где требуется гротеск, гипербола, преувеличение. Степень гротеска, степень условности в юмористических стихах Сергея Владимировича и моих рисунках совпадали, как мне кажется. Это и свело нас за рабочим столом.

В обыденной жизни мы виделись редко, сближались только при интенсивной работе над книгами. Разногласий по поводу рисунков почти не было, Михалков обычно доверял художнику абсолютно. Это доверие провоцировало меня на какие-то нестандартные, неожиданные решения, что обычно делает работу иллюстратора еще более интересной и захватывающей.

Встречались мы также на выступлениях перед детьми на Книжкиной неделе или на презентациях только что вышедших наших книг, например, мы вместе ездили в Ленинград (тогда еще не Санкт-Петербург) на презентацию трехтомника издательства «Комета». Там в огромном зале мы выступали перед детьми, Сергей Владимирович читал свои стихи. Он произносил первую строчку стихотворения, а двухтысячный зал хором продолжал текст. Знают – значит, любят.

По-детски простой, по-детски искренний и добрый, по-детски влюбчивый. Именно эти, так необходимые детскому поэту качества, ценили любящие Михалкова люди и прощали ему и его высокое положение, и приближенность к властям, и неимоверное количество званий и наград, и его дворянское происхождение.

И эти же качества и особенности его биографии вызывали и до сих пор вызывают резкую, негативную реакцию у тех, кто не любил Михалкова. «Да какой же он простой и добрый?! – кривятся они. – Все под себя загребал, никому продыху не давал». А ведь именно при Михалкове расцвели и были им поддержаны большинство известных ныне писателей и поэтов. Да, он и про себя не забывал, но он же был не святым Сергием Радонежским, а просто Сергеем Михалковым, которому, как любому писателю, свойственны желание издаваться, нравиться и отмечаться наградами.

Вспоминаю забавный случай. Однажды, в Дни славянской письменности, я встречал Сергея Владимировича в Центральной детской библиотеке. В честь торжественного праздника на мне красовался орден преподобного Сергия Радонежского, врученный патриархом Алексием II. Михалков глянул на орден и спросил: «У тебя к-какой степени?» – «Третьей» – отвечаю. «Ха! А у меня – второй!»

На каждой встрече дети окружали его, теребили, спрашивали, смеялись или просто с восторгом смотрели на живого дядю

Степу. Недоброжелатели же, не веря в искренность такой любви, возмущались: «Да если бы Михалков не был депутатом и не возглавлял Союз писателей, никто бы не издавал его стихов! Стихи-то слабенькие!» Вранье. Разве мало было в советское время высокопоставленных писателей-чиновников, издававшихся миллионными тиражами, которые затем, в связи с их беспросветной бездарностью, отправляли под нож? А вот миллионные тиражи Михалкова не залеживались на прилавках не из-за его высокого положения. Люди любили и продолжают любить его книги по простой причине – они талантливы.