В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан

«Мой дорогой Сережа! Сегодня особенно захотелось написать… Утром говорили мы по телефону так бестолково, и все-таки было мне хорошо после этого весь день. Я много думаю о тебе, и хочется, чтобы ты был счастлив, здоров, ухожен, обласкан… Сереженька, хочу радоваться и радоваться без конца, потому что скоро уткнусь тебе в ребра всем лицом… И все это так дорого, так мило, так ценно!»

Перечитываешь такие письма, вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь… И каждый раз думаешь: безусловно, Наташа, Наталья Петровна Кончаловская – это был для меня великий дар судьбы.

Евдокия Языкова вспоминает, как однажды Наталья Кончаловская рассказывала второклассникам о моем стихотворении «Бараны». Это была беседа с маленькими читателями о том, почему поэты пишут стихи и какие разные бывают стихи (то есть о стиле разных поэтов), о том, что есть темы, о которых просто невозможно рассказать в прозе, а только в стихах, причем у разных авторов один и тот же случай вызывает разные поэтические ассоциации. Если даже мысль одного подхватит другой и допишет по-своему, то это уже будет совсем другое стихотворение.

– Вот какой случай произошел как-то со мной, – говорила Кончаловская. – Я начала стихотворение:

По крутой тропинке горной

Шел домой барашек черный…

Что случилось дальше, я еще не придумала, оставила листок с этими строчками на столе и пошла гулять. Возвращаюсь домой. Мне открывает дверь мой муж и смущенно говорит:

– А я дописал стихотворение.

– Так весело и остроумно написать о встрече черного барашка с белым мог только Сергей Михалков… С тех пор я не оставляю на столе недописанных стихов, – пошутила Н. Кончаловская.

Детям было интересно отметить разницу между началом стихотворения, написанным Натальей Петровной с неторопливым созерцанием, и его продолжением, точным, деловым, где чувствовалась другая – моя манера. Картина – словно в кадре мультфильма: вот стоят – рога к рогам – белый и черный барашки, в горах, на горбатом мостике. И вдруг в следующем четверостишии кадр словно оживает.

Вспоминаю, что когда я увидел на Наташином столе те первые две строчки про черного барашка, в моем сознании сразу возникла четкая, ясная мысль: милый, безобидный барашек должен в итоге превратиться в барана – символ глупости, тупости и упрямства. Так уж сработал мой «творческий механизм», настроенный не на спокойное идиллическое восприятие действительности, а на активное, неожиданное для читателя развитие событий. И я с наслаждением написал экспромт:

И сказал барашек белый:

«Братец, вот какое дело:

Здесь вдвоем нельзя пройти —

Ты стоишь мне на пути».

Черный брат ответил: «Ме-е,

Ты в своем, баран, уме-е?

Пусть мои отсохнут ноги,

Не сойду с твоей дороги!»

Помотал один рогами.

Уперся другой ногами…

Как рогами ни крути,

А вдвоем нельзя пройти.

Ну, тут уж мне не оставалось ничего другого, как утопить этих двух глупых упрямцев, что я и сделал, пока Наташа гуляла. Экспромт получился удачным: последние две строчки стихотворения стали не только знаменитыми, но даже превратились в известный афоризм.

Сверху солнышко печет,

А внизу река течет.

В этой речке утром рано

Утонули два барана.

В 2003 году, к столетию Натальи Петровны Никита сделал фильм «Мама». На премьерный просмотр в Фонде культуры пришло много людей: были те, кто хорошо знал Наташу, были и те, кто лишь читал ее книги. Вся ее жизнь прошла на экране, большая, не такая уж и легкая, но творчески богатая и насыщенная событиями жизнь. Конечно, я всегда понимал, что имя Натальи Кончаловской благодаря ее литературной, просветительской, переводческой деятельности навсегда будет вписано в историю русской культуры. Она не растворилась в славе мужа, а сумела найти свое собственное «я». Но лишь посмотрев киноповесть Никиты, я осознал, сколь справедливы есенинские строки – «Большое видится на расстояньи». С годами, особенно на фоне той эрзац-культуры, которая нахлынула на нас в избытке, масштаб личности Натальи Кончаловской, хранительницы отечественных культурных ценностей и тонкого знатока лучших европейских достижений, причем в разных жанрах – от живописи до шансона, – выглядит еще значительней. Она достойно пронесла по жизни и продолжила славу двух старинных русских фамилий, обогативших нашу культуру, – Суриковых и Кончаловских.

Об этом же, на мой взгляд, очень точно написал Андрон в книге «Низкие истины» – в той ее части, где рассказывает об атмосфере, царившей в нашем доме. И хотя создавалась эта атмосфера старшим поколением Кончаловских, но поддерживала, я бы даже сказал, лелеяла ее именно Наташа. Потом Никита очень верно скажет, что дом держался именно на Наталье Петровне. Адом – в широком, обобщенном смысле – был, конечно, необычным. Вот что пишет о нем мой старший сын:

«Мое детство окружали очень разные, выдающиеся, яркие люди, редкие «дореволюционные» запахи, удивительные разговоры – о Тициане, о Веронезе. Мне было невдомек, что я жил на отделенном от советского мира острове.

Не все на нем было безоблачно для всех его обитателей. Естественно, и для меня. Однажды я ушел на реку один, куда одному мне ходить не разрешалось, но я все-таки ушел, да еще сделал себе лук со стрелами, в стрелы вколотил иголки. Когда собрался идти домой, вижу, навстречу идет дядя Миша, в панике – племянник ушел и пропал. Меня привели домой. Для начала посадили задом в большой коровий лепех – я отчаянно сопротивлялся, мне было уже девять лет. Потом заперли меня на чердаке…

Дед никогда не входил в конфликт с советской властью, обо всем говорил иронически. Конечно, больной раной было, что у него ни одной его персональной выставки, а у Александра Герасимова – чуть не каждые пол года. Когда после смерти Сталина его выставка, наконец, состоялась, он улыбался, посмеивался: «Нуда, вот так вот…» Понимаю, сколько за этим было спрятано. Ведь он же был очень крупный художник!

На излете опальных времен, когда в Москву приехал де Голль, деда не могли не пригласить на прием. Надо было явиться во фраке, он и пошел во фраке и лакированных туфлях, сделанных на заказ еще в 1910 году в Лондоне. Эти туфли у меня и по сей день целы, в них каждый раз я встречаю Новый год.

Только потом я понял, каким редкостным счастьем было жить в этой среде, какой роскошью в те, сталинские годы, было сидеть в русском художническом доме, где по вечерам горят свечи и из комнаты в комнату переносят керосиновые лампы, где подается на стол рокфор, кофе со сливками, красное вино, ведутся какие-то непонятные вдохновенные разговоры. Странно было бы, живя в этом мире, не впитать в себя из него что-то важное для будущей жизни, для профессии. Многое было почерпнуто не из книг, а чисто на генетическом уровне. Есть то, чему я долгие годы учился, и то, что подспудно входило в подсознание».

Читать дальше