Геннадий Пискарев - Под пристальным взглядом

Трещат за окном мотоциклы. Со вчерашнего дня вертятся в деревеньке фашисты. Никак готовятся к облаве на партизан. Да туман, слава богу, в двух шагах ничего не видать.

Скрипнула дверь. Вошёл Данила:

– Дай, жинка, чего-нибудь поесть, как волк проголодался.

Высокий, красивый Данила садится за стол, довольно улыбается, и вроде бы совсем ни к чему ему, что думают о нём люди.

Она ненавидела его тогда. Ушла бы не задумываясь, куда глаза глядят, да только как стронуться с малышом-то?

– Гляжу я на него, – рассказывала она, вспоминая то давнее утро. – И такая досада у меня на сердце: Ишь, проголодался! Всю ночь фашистских коней пас на лесных полянах. Сдох бы ты вместе с ними. В сенцах – стук сапог, решительные, грубые шаги.

– Собирайся, Шолохов. Охота начинается.

– Где?

– А там, у Залозья, где стояночка-то у лесовиков.

Захватило дух у Елизаветы Леонтьевны. Ведь это ж туда муженёк ночью лошадей гонял!

– Дай-ка, жена, чистую рубаху по такому случаю.

Только бы сынок не прибежал домой сейчас, не увидел, как батька собирается.

Надел Данила белую с вышитым воротом рубаху, махнул добродушно жене рукой и вышел на улицу. Кинулась к окну Елизавета и видит: стоит во дворе сынишка и смотрит с болью на лице вслед проклятому людьми и богом отцу.

Поздно вечером воротился Данила, усталый, в грязюке весь. А на другой день узнала от соседок Елизавета: не накрыли полицаи партизан у Залозья. Одни только кострища неостывшие нашли. А когда возвращались, сами в ловушку попали.

Забилось, забилось у Леонтьевны сердце. Не Данила ли упредил? Он! Как она сразу-то не догадалась? Не может же человек враз перемениться!

Война началась – Данила день и ночь на железнодорожной станции пропадал: помогал эвакуировать оборудование с городских заводов, женщин, детишек. А однажды прямо с самой передовой, из-под носа у немцев, вывез на колхозной лошади брошенную пушку и где-то в лесу припрятал. А засада у деревенского кладбища, которую устроили красноармейцы немцам? С нашими воинами тогда тоже Данила находился. Никто, кроме Елизаветы Леонтьевны, не знает этого: ни сын Василий, ни соседки. Сказать бы им, да, чего доброго, повредишь. Нет уж, лучше молчать.

…Как ни старалась отговорить Елизавета Леонтьевна, зимой Василёк устроился на работу: рубить кусты под линией связи, что проходила рядом с железной дорогой. Однажды пришёл домой какой-то весь возбуждённый, радостный. В чём дело – не сказывает. А наутро весть по селу: потерпел крушение вражеский поезд. Кто-то повыдергал железной лапой костыли из шпал, развинтил пластины на стыке рельс и чуть сдвинул стальную колею в сторону. Важный груз везли фрицы – весь побился.

На другой неделе опять такая же история – полетел под откос гитлеровский эшелон с танками. Василия выследил провокатор, подосланный полицией в бригаду рубщиков кустарника, схватил парня, что называется за руку, когда тот во время обеденного перерыва доставал из своего тайничка большой гаечный ключ и железную лапу, которой выдёргивал из шпал костыли.

В тот же день немцы арестовали и отца, ничего не знавшего о настигшей его семью беде. Данилу отвезли в город, а сына привели в деревню.

Каратели пытались узнать, с кем он связан, по чьему заданию действовал. На глазах матери в родной хате пытали его страшно. А он только проклинал их. И ещё своего отца, который так и остался для него прислужником врага.

Младшего Шолохова расстреляли как партизана. Старший чудом уцелел.

…В краеведческом музее города Рогачева есть зал, посвящённый Великой Отечественной войне. Много интересных реликвий хранится сейчас в районном Доме славы. На одном из стендов – железная лапа и огромный гаечный ключ. Это с помощью их уничтожил три фашистских поезда паренёк из Александровки.

На стенах музея – портреты полководцев, солдат, партизан. Среди отважных сынов Родины – портрет Василия Шолохова. А рядом с ним – фотография батьки, Данилы Алексеевича, партизанского разведчика и связного.

До последнего дня своей жизни приходила сюда седовласая крестьянка Елизавета Леонтьевна Шолохова. Подолгу смотрела она слезящимися глазами на «примирённых», вставших рядом друг с другом отца и сына. Неизменно с ней находился, пока жив был, Данила Алексеевич, седой, молчаливый. Семь правительственных наград украшали его грудь. И шумел у Александровки лес. Светло, величаво, торжественно.

Где-то далеко-далеко, вдали от шумного города, за полями за долами, в окружении берёзовых рощ с крикливыми сороками стоит небольшая деревушка Орловка. В сенокос там дурманят травы, ароматный дух ржаного хлеба стоит в золотую осеннюю пору; синий душистый дым плывёт из печных труб морозными зимними вечерами.

В Орловке он родился. Там и теперь стоит небольшая хатка под черепичной крышей, где ночами долго не гаснет свет и старая женщина тревожно прислушивается к полуночным шорохам: может, приедет Андрей?

Когда поздним вечером кончается гулкий рабочий день, ему так хочется оказаться в той далёкой деревушке и, устало присев за деревянным столиком, смотреть, как радостная счастливая мать торопливо будет ставить перед ним нехитрую крестьянскую снедь, а утром пройтись улицей к обелиску с пятиконечной звездой, где покоятся его друзья-партизаны и где должен бы лежать и он.

Вот также мать ждала его и в ту суровую апрельскую ночь сорок третьего года. Ждала, чтобы передать сыну – связному отряда народных мстителей, что немцы готовят карательную экспедицию, что прохвост и пьяница Степаненко, ещё до войны прославившейся в здешних краях своей подлостью, выдал Ефима Легеду, Трофима Дынника, комсомольца Ивана Садового.

Как назло в эту ночь хмурое небо просветлело, из-за клочковатых туч выкатилась луна. Андрей вышел на большак, ведущий к деревне. Теперь только поле, ровное, как ладонь, легко просматриваемое с любой точки, отделяло его от заветного дома. Но вот пройдено и оно. И вдруг резкий окрик:

– Аусвайс!

От тёмного угла отделилась зловещая тень, повторила:

– Пропуск!

– Какой пропуск? Не видишь парень с вечеринки идёт! – Андрей засмеялся, залихватски сунул руки в карманы, чтобы под шумок выкинуть оружие в снег, но не успел.

– Руки! Руки!

Подталкиваемый в спину автоматами, он шёл под конвоем по улице родного селенья к зданию школы, где теперь размещалась комендатура. Всё здесь до боли близко и дорого. И всё осквернено. Вот вырубленный яблоневый сад, пьяные голоса полицейских у крыльца.

Дверь, ведущая во двор школы, распахнулась, и двое карателей выбросили в проём безжизненное тело. Слетевшая фуражка скользнула под ноги Андрею Губарю. И он узнал её: Ванюшки Садового.