Артем Голиков - Ни любви, ни роботов

– Заказала вам доставку глазированных сырков и вызвала пожарных!

– Спасибо, Милена! Шлю вам кастинг сов с наложенной песней в формате вологодского кружева!

– Усы, оттепель, колченогое, Мейерхольд!

– 10010 101110 1! 1010011 1010 0100110 100!!

– Лдшутещщкшутешкщмфттнш!..

–

–

–.

«Ноги мои, – с удивлением думал Иванов. – Хм… Нечасто приходится их видеть…»

«Когда я работаю, они под столом, – размышлял Иванов, заходя поглубже, – когда сплю – под одеялом. А во время секса?.. – Иванов попытался представить, что делают ноги во время секса. – Тоже, видимо, чем-то заняты… а больше я нигде и не бываю…»

Оглянувшись вокруг, Иванов понял, что зашёл достаточно. Ощущение отпуска, чем-то похожее на плохо промешанное пюре, растекалось по организму. Теперь нужно было плыть.

Иванов почесал в затылке, лёг в воду и взбрыкнул ногами, как делала лягушка, которую он видел на ютубе.

Мощные сидельные мышцы, хорошо развитые дизайнерским трудом, резко дёрнули за берцовые кости. Ниже по ноге мышц не было, и тоненькие икры бессильно заболтались в прозрачной воде, а правая стопа, про которую врач ещё давным-давно сказал «вам и так будет нормально», снялась с привычного места и виновато повернулась носком назад.

«Чего и следовало ожидать», – подумал Иванов.

С ногами не вышло, Иванов загрёб руками, мощно фыркая, отплёвываясь от солёной воды.

Было странное ощущение, как от езды на машине с прогоревшим сцеплением – мотор ревёт, а ускорения нет.

Ветер тихонечко относил Иванова от берега, плескались волны.

«Что-то не так».

Иванов скосил глаза и увидел круглый бугорок своего плеча, который вхолостую крутился в воде, и дальше приделанный к нему узенький локоть, мягкий, как у куклы, не способный передать движение воде.

«Это логично. В начале дня я кладу руки на клавиатуру, чем даю нагрузку на плечо. В конце дня я руки с клавиатуры убираю. Итого – два подхода. Локти же просто лежат на столе, вот они и атрофировались».

Иванов перестал шевелить руками (ничего не изменилось) и закрыл глаза.

«Я совсем промок, – подумал Иванов, и от этого стало легко. – Я скоро утону».

Зелёная вода покачивала Иванова, солнце жгло спину. Серые рыбы плавали восьмёрками, не зная, куда себя деть. Ветерок относил Иванова всё дальше от берега.

«Жалко, конечно, что у меня нет мышц, – размышлял Иванов. – С другой стороны, нужны они всего неделю в году, а что в остальное время с ними делать? Спортом заниматься? – Иванова передёрнуло. – Фитнес-залы… Чужие потные люди… Отупляющие монотонные движения… Бег на месте… Бег по кругу…»

«Да вся моя жизнь – бег по кругу!» – вдруг не без горечи подумал Иванов.

«Скажем, за годы работы я сделал так много проектов, что уникальные проекты в природе просто закончились, проекты начали повторяться. Приходит новый проект, а я вижу, что он не новый. Такой уже был…»

«Или, к примеру, жена… – Рядом с Ивановым плюхнулся мяч, его подобрали и кто-то весело закричал. – …Как и все известные мне браки, наш строится на том, что я кладу вещи на одни места, а жена находит их и перекладывает на другие. Вначале это бесило, в наших отношениях был какой-то нерв… Но потом я стал фрилансером, и мне стало плевать, потому что вещей у меня нет, я их не использую. А жена всё равно каждый день что-то перекладывает. Я видел. Она хорошая, но как-то всё это бессмысленно…»

Сквозь закрытые веки Иванов видел зелёный свет, пронизывающий маслянистую воду, и ему чудилось, что свет тоже смотрит на него.

«Так ради чего ты живешь, Иванов? – спрашивал свет. – Что держит тебя на плаву?»

– Чего ты тут разлёгся?

Иванов резко открыл глаза (оказалось, от берега его отнесло уже метров на шесть). Чужая тётя обращалась к чужому малиновому дяде, а дядя плавал лицом вниз и пускал пузыри. Похоже, в этом положении он провёл довольно длительное время.

Дядя привлёк внимание Иванова. Что-то в нём было такое, что заставило сердце Иванова биться чаще. Иванов почувствовал, что близок к разгадке.

– Коль?.. Да что с тобой?.. Ты что…

«…Пьяный?!» – с расцветающим в груди восторгом договорил за тётю Иванов.

Яростно болтая плечами, Иванов выпустил кисти рук вперёд.

«Пьяный!.. Ну конечно!.. Как я мог забыть?!»

Всё встало на свои места. Бессмысленный быт, бессмысленный труд, жизнь, направленная на бесконечное повторение самое себя, – всё выстроилось и собралось в стройную и завершенную конструкцию, всё обрело цель.

«Я знаю, кто я».

«Я знаю, зачем это всё».

Мощный, невероятно развитый указательный палец правой руки, которым Иванов по шестнадцать часов в сутки крутил ленту, вспенил воду. Левая кисть тоже не отставала, подруливала, делая привычные движения Ctrl+C, Ctrl+V.

Через минуту Иванов был на берегу, через две звучно крякнул и поставил пустой стакан на стойку.

– Вам повторить? – Бармен провел ладонью по лицу – от игры солнечных лучей ему на мгновение показалось, что бледный славянский простофиля у стойки излучает волнующий зелёный свет.

– Повторить, – уверенно кивнул Иванов, любуясь своим огромным, как у манящего краба, рабочим указательным пальцем. – Повторить. Повторить, повторить, повторить.

Здравствуй, дружок!

Я рад сообщить, что с сегодняшнего дня твой дом присоединяется к моей ежегодной программе «Моемся лапой вместе с мэром».

Когда я был маленький, у меня был ручной кай’а-у мар. Я звал его Эккенре. Как у всех кай’а, у Эккенре была острая унг и густые черные или-у. Когда охота была удачной, я кормил его жиром тэ.

В год Совы в наше стойбище пришла беда. Солнце высохло, как грудь сылы, маленькое слабое Дюрюм не взошло летом, голод и чёрная язва косили И. Бесконечная ночь обняла тегернэ.

Мы съели мать.

Отец сказал – съедим кай’а-у мар. Он был очень слаб. Я отнял у него нож.

– Эккенре, – сказал я, – вьюга и метель ягды. Огонь погаснет. Ты и я остались. Некого больше есть.

Кай’а-у мар сел у отто (он тоже был слаб), зачерпнул затаи’ма и стал мыть свои или-у. Когда закончил, сказал – я готов.

Прошло много ы. Столько ы прошло, что и не сосчитать.

Теперь я не младший цукум-тэ в стойбище И, я твой мэр. Голова моя побелела.

К двум вещам не привыкну. Первая – Солнце здесь показывает и прячет свой Дюрюм триста раз в год, как беспутная дочка Сиги Куле’хэ. Рябит в глазах. А вторая – твоё нытьё, мой дружок, когда в память о милом Эккенре я выключаю тебе горячую гэвээс.

Милый Эккенре, знал ли я, там, в холодном чуме, когда на камне для раскалывания костей ты отдавал мне своё тепло, что в далекой Мо-ау я буду растить пластиковые вишни и выкладывать камнем дорожки нарт’менгэ?

Так что мойся лапой, мой неискренний друг, плачь и мойся лапой вместе со своим мэром, как много ы назад мылся единственный, кто любил меня.