Array Коллектив авторов - Человек. Образ и сущность 2017. Гуманитарные аспекты. № 1–2 (28–29): Социокультурные трансформации в условиях геополитических преобразований

Казалось бы, когда мудрость становится доступной для всех, все люди становятся хорошими . Однако перемещение мудрости в место, доступное для всех, открывает истину: стать «хорошим человеком» поистине трудно, а быть им постоянно, пребывать в этом состоянии невозможно и не свойственно человеку. Хороший человек иногда становится дурным от болезни, от времени или от случайности, а дурной человек не может стать дурным , раз он всегда дурен. Чтобы стать дурным, он сперва должен стать хорошим.

В силу этого Симонид и говорит: «Не ищу я всенепорочного человека среди людей, сколько бы ни было нас». Между тем Протагор считает себя безукоризненным и способным делать других людей хорошими. Он называл себя софистом, учителем образованности и взимал плату за обучение.

Сократ, проверяя, знает ли Протагор, о чем он говорит и чему учит своих учеников, задает вопрос: мудрость, здравомыслие, мужество, справедливость, благочестие – это пять обозначений одного и того же предмета, или под каждым обозначением находится особая сущность, с особыми свойствами? Протагор считает, что это части единой доблести, и четыре из них близки между собой, мужество же сильно от них отличается, поскольку мужественными могут быть люди несправедливые, нечестные и невежественные.

Если гражданская доблесть – это нечто единое, как слиток золота с различными его частями, то как мужество может из него выпадать, если оно может относиться и к человеку нечестивому и невежественному? Без знания доблести нельзя правильно учить людей доблести и брать за неправильное обучение плату.

Проблема состоит в том, что, даже зная наилучшее, люди не хотят уступать силе наслаждений или скорби. Чрезмерные пища, питье, любовные утехи, будучи приятными, заставляют тех, кто знает, что это дурно, все-таки не отказываться от них [Платон, 1965, с. 105]. Злом они считают страдание, а благом – наслаждение. Между тем страдание, связанное с физическими упражнениями, военными походами, врачеванием, может быть мучительным, но ведущим к благу для человека. Наслаждение, связанное с получением удовольствий в ходе чрезмерных любовных утех, приема пищи и питья, может порождать болезни и даже стать причиной преждевременной смерти. Значит, благо есть не наслаждение, а нечто иное, а зло – не страдание, а нечто иное.

Мы начинаем понимать, почему человек, даже зная, что зло есть зло, совершает его; и, зная, что есть благо, не хочет его творить. Как представляется, что-то перевешивает, заставляя его действовать: он выбирает то удовольствие, которое весит больше , и выбирает меньшее страдание. Значит, благополучие жизни зависит от умения измерять .

На первое место в мотивах правильного поведения человека выходит знание . Ошибочное действие без знания называется неведением . Уступка наслаждениям есть величайшее неведение, считает Сократ. Стало быть, правильное или неправильное, т.е. ошибочное, поведение человека зависит от того, на какой ступени иерархической лестницы знания находится человек . На этой иерархической лестнице человек может быть ниже самого себя либо подниматься все выше и выше самого себя. Значит, если человек выстроил внутри себя иерархическую лестницу ценностей, то он создает возможность переходить из одного места на этой лестнице в другое место. Стало быть, человек может находиться на разных ступенях иерархической лестницы знания.

Соответственно, доблесть совпадает со знанием и справедливости, и здравомыслия, и мужества. А значит, доблести можно научить. Обстоятельства жизни, определяя судьбу человека, по-разному влияют и на толкование доблести, которой, как оказывается, можно научить. Но какой доблести следует учить человека сегодня, когда встал вопрос не только о его личной судьбе, но и о судьбе всего современного человечества ?

Сохранение человечеством самого себя зависит от знания принципов и прав общего упорядоченного поведения народов и государств современного мира. Как возможно знание форм этой упорядоченности и как она достижима? Каким может быть наказание за нарушение общей упорядоченности поведения? Расшифровку этой проблемы и пытался дать Мишель Фуко, анализируя факторы влияния на общее упорядоченное поведение людей.

Существует точка зрения, что именно Мишель Фуко определил местоположение тех социальных смыслов, реальность которых оказывает влияние на общее упорядоченное поведение людей, отклонение от которого влечет за собой закономерное наказание.

Исследуя типы наказания, Фуко выделяет три формы власти. В Средние века это была публичная казнь, которая длилась как театрализованное зрелище. Казнь рассматривалась как месть монарха своему врагу. Допрос и пытки были средством выяснения истины. Этот взгляд казался вполне правомерным, поскольку власть монарха полагалась данной от Бога. В эпоху Просвещения публичная казнь уступает место мгновенной смерти, символом которой становится гильотина. Законность казни теперь мотивируется не изменой монарху, а нарушением общественного договора . Это значит, что казнь совершается от имени и в соответствии с сакральной волей народа . В современную эпоху наказание совершается как следствие нарушения тех правил поведения, которые обеспечивают сохранение общественного порядка. Это предопределяет создание и совершенствование механизма надзора за повседневным поведением людей [Автономова, 2016, с. 121–122].

Очевидно, что в этих структурах социальных отношений индивидуальность субъекта «испаряется», она перестает играть роль при принятии судьбоносных решений власти. Власть относится к индивидам как к абстрактным единицам – подданным или гражданам, следующим правилам установленного порядка или нарушающим эти правила. Соответственно, они либо находятся и живут в «нормальном» социальном месте, либо попадают в «другое место», отличающееся от нормального места. Если требование общего упорядоченного поведения переносится на все человечество, на народы и государства, то тогда становится необходимой и глобальная система надзора за правильным поведением из одного центра, который и декларирует общие правила. Эта ситуация позволяет видеть периферию как своего рода безумие, а из периферии видится безумие центра. Реализация системы надзора из одного центра, естественно, приводит к признанию в качестве нормы требований и образа жизни данного центра, тогда как иные образы жизни видятся как проявление «ненормальности», требующей упорядоченности и публичной казни нарушителей декларируемых правил.

Мишель Фуко, оценивая глобальную ситуацию второй половины XX в., естественно, не мог не видеть ее парадоксальности. Он пытался прояснить для себя сущность этой парадоксальности через осмысление исторических форм безумия в классическую эпоху. Анализируя историю безумия в классическую эпоху, он отмечал рождение опыта, пересечение патологий. «Возьмем наугад, – писал он, – несколько человек, подвергшихся изоляции из-за “повреждения” в уме и упомянутых в регистрационных книгах: это “закоренелый жалобщик”, “величайший из сутяг”, “человек весьма злобный и сварливый”, “человек, днем и ночью докучающий прочим людям своими песнями и изрыгающий ужаснейшие богохульства”, “расклейщик пасквилей”, “большой лжец”, “человек, умом беспокойный, угрюмый и нелюдимый”» [Фуко, 1997, с. 147]. Очевидно, что в этих характеристиках проявления умственного заболевания и проявления особенностей характера пересекаются, так что их видение в равной степени представляет картину безумия.