Михаил Бакунин - Кнуто-Германская империя и Социальная революция

Но Ланкиевич был арестован [6] Он был освобожден четыре месяца спустя, в феврале 1871 г. и бумаги, взятые у него, повели к аресту многих лионских революционеров. Вследствие этого неприятного обстоятельства и ввиду того, что его марсельские друзья также находились под угрозой ареста, Бакунин написал 16 октября Огареву, прося у него денег, чтобы иметь возможность, в случае надобности, самому ускользнуть от розыска полиции, в Барселоне или Генуе. В ожидании, он использовал вынужденный досуг в своем убежище (маленькая квартирка в квартале Фаро) для составления брошюры, о которой писал Беллерио; она должна была быть продолжением «Писем к французу». Он уничтожил стр. 81 bis-125 первоначальной рукописи, считая их устаревшими. И для начала этой второй брошюры, в 114 стр., он воспользовался самым текстом начала действительного письма, написанного им Паликсу 29 сентября:

«Мой дорогой друг,

Я не хочу уехать из Лиона, не сказав тебе последнего „прости“» и т. д.…

23 октября, он написал своему другу Сентиньону, перебравшемуся из Барселоны в Лион, чтобы принять участие в новом революционном движении, которое рассчитывали вызвать там.

В этом письме, извещая о своем отъезде из Марселя, он говорит:

«Я должен покинуть это место потому, что мне тут решительно нечего делать, и я сомневаюсь, чтобы ты нашел какое-нибудь дело в Лионе. Мой дорогой, я больше совсем не верю в революцию во Франции. Сам народ сделался там доктринером, резонером и буржуа, не хуже настоящих буржуа… Я покидаю эту страну с глубоким отчаянием в сердце. Напрасно я стараюсь убедить себя в противном, – я действительно думаю, что Франция потеряна, сданная пруссакам вследствие неспособности, подлости и скаредности буржуазии».

На другой день, 24-го, Бакунин переодетый отправился в Геную: «он сбрил бороду и свои длинные волосы, писал один друг, провожавший его до корабля [7] Шарль Алерини, сперва профессор Барселонского Колледжа, а позже, в 1871 г. политический эмигрант в Испании. Из Испанской тюрьмы в сентябре 1876 г. Алерини прислал мне описание отъезда Бакунина из Марселя, в качестве материала для будущей биографии великого революционного агитатора. , и напялил на глаза синие очки. Преображенный таким образом, он взглянул в зеркало и сказал, говоря о своих преследователях: „ Эти иезуиты заставляют меня принять их облик“. Три или четыре дня спустя, он прибыл в Локарно.

В своем убежище Бакунин сейчас же предпринял новый труд, оставив незаконченной рукопись в 114 стр., начатую в Марселе.

Это новое сочинение должно было также быть продолжением „Писем к французу“ и тоже начиналось воспроизведением письма Паликсу от 29-го сентября. Он условился со своими женевскими друзьями, чтобы книга, над которой он работал, могла быть напечатана в этом городе в кооперативной типографии. Из одного русского письма, адресованного Огареву 19 ноября, видно, что к этому времени он уже послал ему часть рукописи и что он закончил еще около сорока других листков. Он писал: „Если я не посылаю их тебе сейчас же, так это потому, что мне необходимо иметь их под рукой пока я не закончу изложение одного очень деликатного вопроса [8] Речь шла, как сейчас увидим, о метафизическом обсуждении идеи Бога. и я еще далеко не предвижу конца моей работы… Это будет не брошюра, но целый том. Знают ли об этом в кооперативной типографии?.. Озеров [9] В. Озеров – русский эмигрант, бывший офицер, принимавший участие в польском восстании 1863 г. Потом он жил несколько лет в Париже, занимаясь сапожным ремеслом, и был известен под именем Альбера-сапожника. Во время Нечаевского дела он переехал из Парижа в Женеву и был одним из близких друзей Бакунина. пишет мне, что ты берешь на себя корректуру. Прошу тебя, мой друг, попроси Жуковского помочь тебе… и немедленно передай ему прилагаемое письмо.“

Жуковскому [10] Николай Жуковский, молодой русский дворянин, эмигрировавший и основавшийся в Женеве; в течение многих лет был очень близок с Бакуниным. он писал: „Я пишу и печатаю теперь не брошюру, но целую книгу. Огарев взялся напечатать ее и править корректуру. Но у него одного не хватит сил, помоги ему, прошу тебя, во имя нашей старой дружбы“.

Однако Бакунин, не продумав предварительно план своей книги, пустился в одно из тех отступлений, которые были для него так привычны и порою заставляли его забывать отправную точку: начиная с 105 листка, рукопись получила заглавие (надписанное автором позже, когда он решил дать этим страницам другое назначение): Приложение, философское рассуждение о божественном призраке, о реальном мире и о человеке». (Appendice, considerations philosophiques sur le tantome divin, sur le monde reel et sur l'homme)

Он довел эту рукопись до 256 листка, затем, заметив, без сомнения, что зашел в тупик, он изменил свой план, отказавшись от продолжения начатой философской диссертации (это было, в большей своей части, исследование системы Огюста Конта).

Из написанного он сохранил 80 первых страниц и, отложив в сторону листки 81-256, приложил к стр. 80-й новый листок 81-й, сделавшийся отправным пунктом иного развития этих идей [11] Листки 82-256 первой редакции (листок 81 не сохранился) до сих пор еще не изданы. , после чего продолжал свою работу в этом новом направлении. Это изменение произошло лишь в феврале 1871 г.

Когда, после почти четырехмесячного перерыва наших письменных сношений, я снова вступил в переписку с Бакуниным, – около середины января 1871 г. – я предложил ему свои услуги по части наблюдения за печатанием его труда. Так как книга печаталась в Женеве, он просил меня, вместо чтения корректуры, просмотреть рукопись до набора. И с 9-го февраля 1871 г. он высылал мне, по мере того, как писал, новые листки, следующие за 80-й стр. Я прочел их и сделал несколько грамматических исправлений. Эти присылки продолжались до 18-го марта, когда я получил листки 273–285. Таким образом были набраны только двести десять первых листков. Сочинение должно было называться: «La Revolution Sociale ou la dtctature militairre» (Социальная революция или военная диктатура).

18-го марта Бакунин отправился во Флоренцию, куда его призывали личные дела. Он вернулся в Локарно 3-го апреля 5-го апреля он писал Огареву (по русски, письмо напечатанное в переписке) по поводу Парижской Коммуны: «Что думаешь ты об этом движении отчаяния Парижан? Каков бы ни был его исход, нужно признать, что они – молодцы. В Париже нашлось то, чего мы тщетно искали в Лионе и в Марселе: организация и люди, решившиеся идти до конца».

Затем он говорил о своей книге, несколько отпечатанных листов которой он получил через Огарева: «Почему печатают мою книгу на такой серой и грязной бумаге? Я хотел бы дать ей другое название: Кнуто-Германская Империя и Социальная Революция. Если выпуск еще не закончен – перемените». 9-го апреля он писал: «Первый выпуск должен состоять из восьми листов… Продолжают ли их печатать и достаточно ли денег, чтобы оплатить эти восемь листов? Если нет, какие шаги предприняты для того, чтобы добыть их? Ты, старый друг, наблюдай за тем, чтобы печатание шло хорошо, без ошибок.»