Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 12 / 2011

Западноевропейский абсолютизм в XVIII в. провозгласил: «Править без народа, но для народа». К концу 1700-х годов почти все население Пруссии, Франции, Австрии, Англии, Швеции было грамотным. Повсюду действовало местное самоуправление, крепостное право в среде государствообразующего этноса исчезло или сохранилось в совершенно символических формах (недельной в течение года отработки в пользу сеньора). В России с царствования Елизаветы Петровны крестьян перестали приводить к присяге – гражданами они не считались, собственности у них не было, права на свободный брак – тоже, грамоте их не учили, подавать на своих хозяев в суды они не имели права. Это были единоверные дворянам, единокровные им рабы. Об их модернизации не было и речи. Русский абсолютизм был правлением без народа и не для народа, а для тончайшего слоя элиты за счет народа.

Фактически только после освобождения крепостных, с великих реформ 1860-х годов и открытия России вновь полностью Западу – именно всей страны, а не только тонкого элитного слоя, – начинается новая модернизация. И всем известно, насколько быстрой и мощной она была. За 50–60 лет этой модернизации, особенно за последнее 20-летие царской России, произошел невероятный экономический и культурный рывок. Появился сущностно модернизированный слой общества, к которому относятся и славянофилы и западники, и Пирогов и Менделеев, и Чайковский и Лев Толстой, и Ключевский и Сикорский. Но из-за того, что у этой модернизации были больные во многом корни, эта модернизация в итоге закончилась не современной европейской Россией, как об этом мечтал Петр Столыпин, а большевистским кошмаром. Сущностно модернизированный слой русского народа достиг к Первой мировой войне 10–15 % населения, но дикая масса большинства, замученная непонятной для нее войной и взъяренная большевиками, захлестнула и смыла новую Россию в пятилетней Гражданской войне, которая фактически и была войной двух субкультур.

После короткого открытия времени нэпа с 1929 г. Россия вновь закрывается полностью. При этом уже уничтожен в красном терроре или будет уничтожен в последующие десять лет тонкий слой сущностно модернизированного русского общества, или эти люди были изгнаны из России. Ведь полтора миллиона граждан, которые покинули страну до Второй мировой войны, – в основном лучшая, наиболее модернизированная, самая культурная часть русского общества.

Итак, мы вновь были обречены на все большее отставание. Сталинская модернизация была во многом опять же имитационной в технической и военной сферах. И мнение, что Советская Россия была новой великой цивилизацией и силой, во многом, по моему убеждению, ошибочно. Ошибочно потому, что пока еще существовали старые дореволюционные кадры и их ученики – в основном до конца Второй мировой войны, до ждановщины и лысенковщины, – еще происходили какие-то новые исследования. Но в тех областях, в которых никаких заделов до революции не было, например, в той же генетике, кибернетике, – отставать стали с самого начала. И в итоге СССР в 50–70-е годы приходилось самым грубым образом воровать технические новинки на Западе. Без Пенемюнде, без Бруно Понтекорво возникла бы наша ядерная и ракетная мощь? Так и не осуществив модернизацию сущностную, мы вновь вернулись к модернизации имитационной. Швеция и Норвегия 1980-х годов и СССР эпохи позднего застоя – вот результат тысячелетней модернизационной гонки двух периферийных европейских регионов. Победитель очевиден.

Наконец, открытие России миру в 1990 г., снятие тоталитарного пресса, конечно, вызвали хаос и как результат деградацию общества даже в сравнении с советскими временами. Это понятно. Но этот период проходит. Мы все видим, как сейчас общество стабилизируется, меняется в отношении ценностей. Оно открыто Западу. Интернет, поездки и жизнь на Западе делают свою дело. Особенно меняется молодежь – те, кто завтра станет у руля русской жизни. Россия вновь начинает чувствовать себя частью большой цивилизации. В этой ситуации любые разговоры о создании автаркичной политической модели, об ориентации не на Запад, который является культурной основой России, а, скажем, на страны Дальнего Востока, мусульманский мир как главный источник культурного общения или на самое себя, – безответственны, неразумны и опасны. Сегодня любая попытка оградить Россию, построить новую стену между нею и Западом, как при Павле или Иване III, означает четвертую стагнацию, которую, скорее всего, страна не перенесет. Нынешнее, исключительно быстрое развитие мировой науки и технологии делает самоизоляцию особенно губительной, а покупка современного знания за нефть, т.е. новый виток имитационной модернизации, лечит наше общество не более чем впрыскивание морфия лечит онкологического больного.

Сущностная модернизация ныне – это трудный, долгий и требующий огромного политического искусства процесс. Он совершенно не обещает, что мы вскоре станем великой державой, тем более – сверхдержавой. Но такая модернизация дает нам шанс вернуться в компанию цивилизационно сродных нам обществ и сообща с иными народами, которым мы культурно близки испокон веков, встречать общие вызовы и решать общие проблемы.

Я думаю, что после всего того, что мы пережили, у нас есть шанс или стать, пусть не великой, но все же западной страной, с развитым и ответственным гражданским обществом, или, отгородившись от Запада, попытаться в какой уж раз создать на путях имитационной модернизации мощное государство, но со стремительно дичающим народом, порабощенным безнравственной элитой, – колосса на глиняных ногах, рано или поздно обреченного обрушению. Из этой альтернативы, на мой взгляд, есть только один выход – открыть себя Западу, примириться с тем, что сейчас мы не можем быть первыми (слишком много лучших жизней унес у нас XX в.), и на тех ролях, какие мы еще можем заслужить, войти в концерт западных держав. Другого пути, достойного нашего многострадального народа, у России как не было, так и нет.

Мы живем в переломную эпоху, и когда завершится переходный период, начавшийся крушением Советского Союза, мир станет совсем другим. Зловещих предзнаменований хватает, одним из них стала двойная террористическая атака в Норвегии в июле (на эту тему – ниже). Предсказать, каким будет мир, сейчас невозможно, но тенденции, набирающие силу на наших глазах, позволяют наметить контуры возможных перемен. Выделим десять основных трендов. Пять из них разворачиваются в глобальном пространстве между государствами и регионами, еще пять – в социальном пространстве между группами людей.