Петр Панов - Политическая наука № 3 / 2012 г. Политические режимы в XXI веке: Институциональная устойчивость и трансформации

Другое важное следствие двойной асимметрии «нагруженных структур» и «функциональной сети» заключается в том, что отнюдь не все вариации структур и функций имеют одинаковые шансы на сохранение и, соответственно, могут вызывать институциональные изменения. Более того, в каждый момент времени развитие по одной определенной траектории более вероятно, чем по другим . Поэтому одного лишь поверхностного взгляда на историю одного института недостаточно для обнаружения различных «направленных процессов». По этой же причине в один данный момент не все представляемые варианты будущего могут с одинаковой вероятностью осуществиться, не все траектории развития можно одинаково описать, и не все «в принципе» осуществимые (промежуточные) цели действительно доступны. В связи с этим даже очень значительных инвестиций политических и экономических ресурсов недостаточно для осуществления любой институциональной трансформации – во всяком случае, не в любой момент, не с любой скоростью или не любым способом. Это не мешает возведению институциональных аналогов потемкинских деревень, как нередко происходило с экспортом институциональных форм Вестминстерского парламентаризма. Однако один лишь институциональный фасад не может привести к таким же инструментальным результатам, какие возможны при подлинных институтах.

«Критические развилки» в процессах, зависимых от пройденного пути, возникают, прежде всего, тогда, когда в государстве, в правящей группе или в институте происходят коренные изменения в системе управления или в системе убеждений 15 15 Более кратко эти системы управления и убеждений, взятые вместе, можно было бы назвать «эпимемической» системой института [Patzelt, 2012b, S. 78–83]. , потому что в этом случае вся структурная группа или функциональная связка института может быть перестроена. Изменения способны либо привести к проведению планируемых реформ, как произошло на Втором Ватиканском соборе, либо положить начало непредсказуемым процессам, примером чего может служить смена курса, осуществленная новым генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачёвым. В первом случае реформы закончились глубоким институциональным кризисом; во втором же гласность и перестройка привели к распаду не только КПСС, но всего Советского Союза и целой империи. Если же значительные по последствиям изменения в системе управления или в системе убеждений правящей группы происходят в период, которому новая институциональная форма соответствует лучше, чем периодам предшествующим, институт может совершить рывок в своем развитии (примером может служить Социал-демократическая партия Германии после съезда в Бад-Годесберге в 1959 г.). При таких обстоятельствах могут в равной степени возникнуть – как это было в истории протестантизма – новый вариант или новый тип старого устойчивого института.

Эти наблюдения подводят нас к осознанию второго преимущества эволюционного институционализма, а именно к открытию подготовленного им основания для институциональной морфологии, т.е. сравнительному историческому исследованию институтов [Patzelt, 2007 d; 2012 b].

Введенный в 1796 г. Иоганном Вольфгангом фон Гёте термин «морфология» 16 16 От др. – греч. μορφή – «форма» и λόγος – «учение». означал только сравнительный структурный анализ . Это предполагает обнаружение структурных моделей, анализ их возникновения, изучение их прошлых или настоящих взаимоотношений. При этом главной задачей является открытие и распознание структурных моделей, а затем следуют попытки их объяснения . Успешные попытки свести в единую систему все колоссальное многообразие видов растений и животных убедительно демонстрируют эффективность такого подхода. Выделение предположительно наиболее важных структурных признаков живых существ и распознание сходных и связанных признаков привело к весьма правдоподобному историческому объяснению эволюции. Другие успешные попытки применения такого подхода (после популяризации морфологии во второй половине XIX в.) были проведены в области сравнительного языкознания, а также в истории музыки, искусства и литературы, философии и политической мысли, однако при помощи столь разных аналитических категорий, что их единое основание может легко остаться незамеченным.

Первая задача состоит в том, чтобы морфологически распознать упорядоченные структуры, вторая – в том, чтобы объяснить распознанное. В отношении рассмотренного с морфологической точки зрения мира растений и животных такое объяснение предоставляет общая теория эволюции. Очевидно, что теория эволюции дает историческое объяснение: от одного поколения к другому передаются «строительные планы», а именно «гены», которые в свою очередь претерпевают изменения, часть из них закрепляется, а часть исчезает в результате селекции, осуществляемой посредством конкуренции за ограниченные ресурсы и борьбы за возможность дальнейшей передачи генетического материала, т.е. за партнера – вследствие такой конкуренции одни виды с определенным «строительным планом» распространяются больше других. Эволюционная теория в культурологии как разновидность общей теории эволюции [Patzelt, 2007] похожим образом объясняет морфологически реконструируемый мир литературы, изобразительного искусства, музыки и философии, и даже технической аппаратуры. Только «строительные планы» будут передаваться не в виде генов, а в виде закодированных на языке культуры мемов, т.е. культурных моделей , представленных в чертежах, картинах, мелодиях или текстах и выражаемых в разных знаковых системах: буквах, нотах, математических формулах и т.д.

Эволюционный институционализм, третий пример применения общей теории эволюции, использует открытия культурологической эволюционной теории в сочетании с теориями общественного устройства действительности для исследования процессов возникновения и развития институтов [Patzelt, 2007 a; 2010; 2012 a, S. 30–35]. У этого подхода та же предметная область, что и у исторического институционализма, однако он претендует на заполнение лакун в объяснениях. Кроме того, рассматриваемое ответвление институциональной морфологии позволяет проводить всеобъемлющий сравнительный анализ институтов (как исторических, так и современных) и предоставляет точный понятийный аппарат для обозначения различных форм сходств и различий [Patzelt, 2007 d; 2012 c]. В общем и целом эволюционный институционализм усиливает институционализм исторический, а в случае институциональной морфологии даже превосходит его.

Как правило, сравнительное исследование имеет своим предметом структуры и процессы, их «сходства» и «отличия». Но при попытке раскрыть и объяснить сходства возникает «проблема Гэлтона», названная в честь сэра Фрэнсиса Гэлтона, который изложил ее в своем выступлении 1889 г. в Королевском Антропологическом институте. Она заключается в следующих вопросах: если признаки одной структуры (например, какого-либо института) являются схожими в двух различных контекстах, имеет ли это сходство своим источником приспособление различных структур к схожим вызовам среды , т.е. идет ли речь о форме аналогичного сходства, которое можно объяснить функциональностью ? Или же это подобие происходит от общности «строительного плана» (т.е. от общего гена или мема), «использованного» в двух разных контекстах и сводится к «генетически» или «мемически» объясняемой форме гомологического сходства?