Владимир Высоцкий - Избранное

Напропалую тоже не протечь.

А я? Я — что! Спокоен я — по мне хоть

Побей вас камни, град или картечь.

[1979]

* * *

Мы бдительны — мы тайн не разболтаем,

Они в надёжных жилистых руках.

К тому же этих тайн мы знать не знаем,

Мы умникам секреты доверяем,

А мы, даст бог, походим в дураках.

Успехи взвесить — нету разновесов,

Успехи есть, а разновесов нет.

Они весомы и крутых замесов,

А мы стоим на страже интересов,

Границ, успехов, мира и планет.

Вчера отметив запуск агрегата,

Сегодня мы героев похмелим.

Ещё возьмём по полкило на брата,

Свой интерес мы побоку, ребята.

На кой нам свой, и что нам делать с ним?

Мы телевизоров понакупали,

В шесть по второй глядели про хоккей,

А в семь по всем Нью-Йорк передавали —

Я не видал, ребенка мы купали.

Но там у них, наверное, о'кей!

Хотя волнуюсь, в голове вопросы:

Как негры там? Убрали ль урожай?

Как там в Ливане? Что там у Сомосы?

Ясир здоров ли? Каковы прогнозы?

Как с Картером? На месте ли Китай?

Какие ордена ещё бывают? —

Послал письмо в программу «Время» я.

Ещё полно? Так что ж их не вручают?

Мои детишки просто обожают!

Когда вручают — плачет вся семья.

[1979]

Я вам, ребята, на мозги не капаю,

Но вот он, перегиб и парадокс,—

Кого-то выбирают римским папою,

Кого-то запирают в тесный бокс.

Там все места блатные расхватали и

Пришипились, надеясь на авось,

Тем временем во всей честной Италии

На папу кандидата не нашлось.

Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,

Я б засосал стакан — и в Ватикан!

Церковники хлебальники разинули,

Замешкался маленько Ватикан,—

Мы тут им папу римского подкинули

Из наших, из поляков, из славян.

Сижу на нарах я, в Нарофоминске я.

Когда б ты знала, жизнь мою губя,

Что я бы мог бы выйти в папы римские,

А в мамы взять, естественно, тебя.

Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,

Я б засосал стакан — и в Ватикан!

При славе, при деньгах ли, при короне ли —

Судьба людей швыряет, как котят.

Ну, как мы место шаха проворонили?!

Нам этого потомки не простят.

Шах расписался в полном неумении,

Вот тут его возьми и замени!

Где взять? — у нас любой второй в Туркмении

Аятолла, и даже Хомейни.

Всю жизнь свою в ворота бью рогами, как баран,

А мне бы взять Коран — и в Тегеран!

В Америке ли, в Азии, в Европе ли —

Тот нездоров, а этот вдруг помрёт.

Вот место Голды Меир мы прохлопали,

А там на четверть — бывший наш народ.

Моше Даян без глаза был и ранее,

Второй бы выбить, ночью подловив!

И если ни к чему сейчас в Иране я,

То я готов поехать в Тель-Авив.

Напрасно кто-то где-то там куражится —

Его надежды тщетны и пусты —

К концу десятилетия окажутся

У нас в руках командные посты.

У нас деньжищи! Что же тратим тыщи те

На воспитанье дурней и дурёх.

Вы среди нас таких ребят отыщете —

Замену целой «банды четырех»!

Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли

Таланты — все при шпаге, при плаще.

Руслан Халилов — мой сосед по камере,—

Там Мао делать нечего вообще.

Успехи наши трудно вчетвером нести,

Но каждый коренаст и голенаст.

Ведь воспитали мы без ложной скромности

Наследника Онасиса у нас!

Следите за больными и умершими!

Уйдет вдова Онасиса — Жаки!

Я буду мил и смел с миллиардершами,

Лишь дайте только волю, мужики!

[1979]

* * *

Ах! Откуда у меня грубые замашки?!

Походи с моё, поди, даже не пешком.

Меня мама родила в сахарной рубашке,

Подпоясала меня красным кушаком.

Дак откуда у меня хмурое надбровье?

От каких таких причин белые вихры?

Мне папаша подарил бычее здоровье

И в головушку вложил не хухры-мухры.

Начинал мытьё моё с Сандуновских бань я, —

Вместе с потом выгонял злое недобро.

Годен в смысле чистоты и образованья,

Тут и голос должен быть — чисто серебро.

Пел бы ясно я тогда про луга и дали,

Пел бы про красивое, приятное для всех.

Все б со мной здоровкались, всё бы мне прощали,

Но не дал бог голоса, — нету, как на грех.

А запеть-то хочется, лишь бы не мешали,

Хоть бы раз про главное, хоть бы раз — и то!

И кричал со всхрипом я — люди не дышали,

И никто не морщился, право же, никто.

Дак зачем же вы тогда всё: «враньё» да «хаянье»?

Я всегда имел в виду мужиков, не дам.

Вы же слушали меня, затаив дыхание,

И теперь ханыжите — только я не дам.

Был раб божий, нёс свой крест, были у раба вши.

Отрубили голову — испугались вшей.

Да поплакав разошлись солоно хлебавши,

И детишек не забыв вытолкать взашей.

[1979]

* * *

Меня опять ударило в озноб.

Грохочет сердце, словно в бочке камень.

Во мне сидит мохнатый злобный жлоб

С мозолистыми цепкими руками.

Когда, мою заметив маету,

Друзья бормочут: — Снова загуляет… —

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!

Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе «я»,—

Все объясненья выглядят дурацки,—

Он плоть и кровь, дурная кровь моя.

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждёт, когда закончу свой виток,

Моей рукою выведет он строчку,

И стану я расчётлив и жесток

И всех продам — гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу,—

Пусть жизнь уходит, ускользает, тает,

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

И я собрал ещё остаток сил.

Теперь его не вывезет кривая.

Я в глотку, в вены яд себе вгоняю.

Пусть жрёт, пусть сдохнет — я перехитрил.

[1979]

* * *

Мой чёрный человек в костюме сером…

Он был министром, домуправом, офицером.

Как злобный клоун, он менял личины

И бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья

И лишь шептал: — Спасибо, что живой.

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: — Больше — никогда!

Вокруг меня кликуши голосили:

— В Париж мотает, словно мы в Тюмень!

Пора такого выгнать из России!

Давно пора, — видать, начальству лень.

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег прорва, по ночам кую.

Я всё отдам! — берите без доплаты

Трёхкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока, похлопав по плечу,

Мои друзья — известные поэты:

— Не стоит рифмовать «кричу — торчу».

И лопнула во мне терпенья жила,

И я со смертью перешел на «ты»,—

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен,