Майкл Льюис - Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы

Примерно в то самое время, когда Айсман с партнерами сидел на ступеньках собора в центре города, я поджидал Джона Гутфройнда, моего прежнего босса, с которым у нас была назначена встреча за ланчем в одном из ресторанов Ист-Сайда, и размышлял среди прочего о том, с какой стати два человека, не питающие друг к другу ни малейшей симпатии, собираются завтракать вместе.

Когда я написал книгу о финансовой ситуации 1980-х годов, десятилетие катилось к закату. Меня совершенно незаслуженно хвалили за своевременность публикации. Социальное напряжение, вызванное крахом ссудо-сберегательных организаций, волной недружественных поглощений и выкупов с привлечением заемных средств, вылилось во взаимные нападки. Если большинство студентов Университета штата Огайо видели в «Покере лжецов» практическое пособие, то большинство теле- и радиожурналистов воспринимали меня как разоблачителя и правдолюба. (Исключение составлял Джеральдо Ривера, который пригласил меня вместе с юными актерами-наркоманами на передачу «Слишком юные для успеха».) На волне настроений, направленных против Уолл-стрит, Рудольф Джулиани удачно выстроил свою карьеру, однако последствия больше напоминали охоту на ведьм, нежели честную переоценку существующего финансового порядка. Публичное линчевание Майкла Милкена, а затем и генерального директора Salomon Brothers Гутфройнда использовалось для отвлечения внимания от тех разрушительных сил, что подняли этих людей на вершину успеха. То же самое относилось и к обновлению культуры торговли Уолл-стрит. Фирмы с Уолл-стрит начали морщить нос, заслышав бранное слово, принуждать мужскую часть персонала обращаться с сотрудниками женского пола почти как с равными и увольнять трейдеров за один взгляд, брошенный на стриптизершу. В 2008 году Bear Stearns и Lehman Brothers больше походили на почтенные компании, построенные на традиционных американских ценностях, чем любая фирма с Уолл-стрит образца 1985 года.

Но эти изменения были прикрытием. Они лишь отвлекали внимание сторонних наблюдателей от истинной проблемы — растущей пропасти между интересами людей, торговавших финансовыми рисками, и интересами остальной части общества. По поверхности омута пробежала легкая зыбь, однако в глубине он остался непотревоженным.

Причина такой косности американской финансовой культуры — причина, по которой политики так медлили с переменами даже после ипотечной катастрофы, — заключалась в том, что она формировалась очень долго и ее аксиомы слишком глубоко укоренились. В чреве лопнувшего монстра оказалась пуповина, уходившая в 1980-е годы. Причины кризиса 2008 года крылись не только в низкокачественных кредитах, выданных в 2005 году, но и в идеях, зародившихся еще в 1985-м. В 1986 году, через год после начала работы в Salomon Brothers, мой приятель создал первый ипотечный производный инструмент. («Деривативы — как пистолеты, — повторяет он до сих пор. — Проблема не в них, а в том, в чьих руках они находятся».) Мезонинные CDO были придуманы отделом бросовых облигаций Майкла Милкена в Drexel Burnham в 1987 году. Первые CDO, обеспеченные ипотечными кредитами, появились на свет в Credit Suisse в 2000 году благодаря трейдеру, профессиональное становление которого в 1980-х и начале 1990-х годов проходило в ипотечном отделе Salomon Brothers. Звали его Энди Стоун, и помимо интеллектуальной связи с кризисом низкокачественных ценных бумаг он имел к нему и личное отношение: Стоун был первым начальником Грега Липпманна на Уолл-стрит.

Я не видел Гутфройнда с тех пор, как покинул Уолл-стрит, а до того всего пару раз сталкивался с ним в торговом зале. За несколько месяцев до моего увольнения начальство попросило меня объяснить генеральному директору суть экзотических тогда сделок с деривативами, которые я заключил с одним европейским хедж-фондом. Я попытался. Гутфройнд сразу заявил, что ничего не смыслит во всех этих тонкостях, из чего я сделал вывод: именно так, демонстрируя пренебрежение к деталям, генеральный директор с Уолл-стрит доказывает свое высокое положение. Ему не было резона помнить об этих встречах, и они моментально выветрились у него из головы: после выхода моей книги, когда его стали доставать журналисты, он сказал, что не знаком со мной. В течение последующих лет до меня доходили какие-то обрывочные сведения о нем. Я знал, что после вынужденного ухода из Salomon Brothers ему пришлось несладко. Слышал, что за несколько лет до нашего совместного завтрака он выступал с докладом об Уолл-стрит в Школе бизнеса Колумбийского университета. Когда подошел его черед выступать, он посоветовал студентам найти более полезное занятие, нежели работа на Уолл-стрит. А начав рассказывать о собственной карьере, не выдержал и прослезился.

Когда я отправил Гутфройнду электронное письмо с предложением позавтракать, то получил в ответ предельно вежливое и любезное согласие. С таким же достоинством он прошествовал к столику, поболтал с владельцем ресторана и сделал заказ. Его движения стали более размеренными и неторопливыми, но в остальном он совершенно не изменился. Внешняя учтивость все так же скрывала страстное желание видеть мир таким, какой он есть, а не таким, каким должен быть.

Первые 20 минут мы свыкались с мыслью о том, что наше присутствие за одним столиком не повлечет за собой вселенской катастрофы. У нас нашелся общий знакомый. Мы оба признали, что генеральный директор с Уолл-стрит физически не мог уследить за всеми безумными нововведениями, появляющимися в фирме. («Я понимал до конца не все продукты, но и остальные были не лучше».) Мы также согласились с тем, что у генерального директора инвестиционного банка с Уолл-стрит было страшно мало возможностей контроля за подчиненными. («Они сначала подлизываются к тебе, а потом творят, что хотят».) По мнению Гутфройнда, причина финансового кризиса была проста: «Жадность инвесторов и жадность банкиров». На мой взгляд, она коренилась гораздо глубже. Жадность всегда была неотделимой от Уолл-стрит, став практически ее обязательной чертой. Проблема заключалась в системе стимулов, призванной обуздывать эту жадность.

Грань между спекуляцией и инвестированием тонка и условна. Даже самая разумная инвестиция несет отпечаток ставки в игре (вы теряете все свои деньги в надежде немного заработать), а самая безумная спекуляция имеет инвестиционный потенциал (вы можете вернуть свои деньги с процентами). Пожалуй, наилучшее определение «инвестирования» выглядит так: «спекуляция с шансами в твою пользу». Люди на короткой стороне рынка низкокачественных ипотечных кредитов ставили на шанс в свою пользу. Люди на другой стороне, т. е. вся финансовая система, ставили на шанс против себя. До настоящего момента история о большой игре на понижение была проще пареной репы. Единственная странность в ней заключалась в том, что почти все значимые игроки с обеих сторон покинули стол богатыми. Стив Айсман, Майкл Бэрри и молодые основатели Cornwall Capital заработали десятки миллионов долларов. В 2007 году Грегу Липпманну заплатили $47 млн, (правда, $24 млн из них в виде акций с ограничениями), и получить их он мог, только отработав в Deutsche Bank еще несколько лет. Но все эти люди оказались в итоге в выигрыше. Бизнес Вина Чау по управлению CDO прекратил существование, но сам Чау положил в карман десятки миллионов долларов — да еще нахально пытался по дешевке скупать те самые низкокачественные ипотечные облигации, на которых потерял чужие миллиарды долларов. Хауи Хаблер потерял больше денег, чем любой другой трейдер за всю историю Уолл-стрит, тем не менее ему позволили оставить себе несколько десятков миллионов. Генеральные директора крупных фирм с Уоллстрит все как один сделали неверные ставки. Все они, без исключений, либо привели свои компании к банкротству, либо были спасены от банкротства правительством Соединенных Штатов. Но при этом никто из них не остался внакладе.