Леонид Фролов - Сватовство

Федосья зазывала Райку к себе в гости. Райка придет, посидит на лавке, поболтает ногами. А у Федосьи и играть нечем. Вот ведь, старая карга, ни единой игрушечки в доме не завела… Федосья сделает из фуфайки куклу, повяжет платком:

— На, Рая, понянчись…

А Рае и с час не пробаюкать — надо по-своему перевязать платок. Развязать-то развяжет, а уж не завязать: фуфайка разъедется — и не свернуть, как было.

— Пойдем, Рая, я тебе курочку покажу, где несется.

Во дворе у Федосьи проведен электрический свет. На улице уже снег выпал. А во дворе и тепло и светло. Курицы ходят, горюют, хозяйке яичко обещают снести. А сами уж снесли с утра. Федосья подведет Райку к гнезду, а там, кроме деревянного, под яйцо выструганного подклада, и тепленькое яичко лежит. И в другом гнезде лежит, и в третьем.

Вернутся в избу:

— Вот, Рая, выпей сырым, в тебе сразу капелька крови прибавится. По капельке наберем — румяная будешь, красивая…

Райка в охотку пьет.

А вот как там у Мани? У них в районе электрического свету много, а куриц-то негде держать. Никаких пристроек у дома Федосья не видела. В квартире под лавкой курятник устраивать Костя с Анной не будут. Ну ведь не бедные, у кого-нибудь купят. Да и Анна-то снова в кладовщиках работает, может, и у нее на складе бывают.

Райка два-три яйца выпьет.

— Пойду телевизор домой смотреть…

Уйдет — и за ней как меленку закроют. Слышно станет, как электрические провода гудят — накатами. Молчат, молчат — и вдруг накатит, даже стена у избы задрожит. Это, видать, электричество так тяжело в них накачивают. Тоже нелегко кому-то приходится…

Надумала Федосья покупать телевизор.

Племянница Зинка набросилась на нее с руганью:

— Будет из ума-то выживаться! Телевизор ей надо… Приходи да наш и смотри сколько влезет… У тебя ведь не семья…

— Вот то-то и оно, не семья. У тебя, голубушка, одному слово сказал да другому слово — и наговорился. А от меня Райка твоя убежит к телевизору, так хоть реви…

— Купчиха какая выискалась, — не отставала Зинка. — Капиталы ей спать не дают, надо растрясти до копейки… А не засмогаешь, на чего будешь жить?

— Ну, лешой понеси! Пенсии-то али мне не хватит? У меня и сейчас остается.

— Так ведь остается потому, что корову держишь, куриц, свинью. — Зинка не на шутку сердилась. — А свалишься, так ничего ведь не будет.

— В престарелый дом заберут.

Зинка плевалась:

— Там ма-а-лина… Там ра-а-ай…

Ну-ка, о чем заговорили, о престарелом доме. Да Федосье до него еще далеко.

— Вон Настя Сенькина, Костина сестра, на десять годов меня старше, а катается еще как катышек.

— Настя Сенькина, Настя Сенькина, — передразнила ее Зинка. — Ты по сторонам не оглядывайся, ты свои годы пересчитай.

— А чего их пересчитывать? Семидесяти пока нет.

— Ох, ох, совсем молодица, — надсаживалась Зинка.

Ваня Баламут смотрел на жену, посмеивался:

— О, у меня комиссарша-то…

Федосья посочувствовала ему:

— Да уж люта…

А Ваня засмеялся:

— Не баба — скважина! Ее бы с ругани-то на нефть переключить — ох и польза бы государству была. За счет ее не один бы план выполнили по добыче… Вот посмотри на нее — качает и качает…

Зинка плюнула.

— A-а, ну вас! — и ушла, раздосадованная.

Ваня пропел ей вслед:

Федосья одернула его за рукав:

— Не растравливай давай, молчи.

Ну-ка, жить бы им да жить, а они, как козлы на узкой дороге, обязательно схватятся рога друг дружке ломать. Один миролюбиво идет, так второй все равно не пропустит, саданет под бок.

И ведь Зинка частушку услышала, приоткрыла дверь, высунулась:

— Дурак ты дурак! Когда только и поумнеешь…

Федосья уже и не рада была, что пришла к ним советоваться о телевизоре. Спросила бы и не у Вани, у кого-нибудь у другого, какой покупать. И чужие люди не подсказали бы худого. А она-то, грешным делом, надеялась, что Ваня съездит с нею в Березовку, поможет в выборе. Теперь об этом и заикаться не след: смотри-ка, из-за нее разругались.

В Березовке Федосья долго стояла у фотографии, смотрела на Костин дом. Валил снег, как солью солил. Из Костина дома никто не выходил и никто не входил в него. Федосья измерзла вся и отправилась в универмаг за телевизором. Лошадь, привязанная у дороги к телеграфному столбу, покосилась на нее, всхрапнула. Снег попоной лежал на ней, не успевал таять. И Федосье стало жалко, что она, дура, заставила лошадь томиться неизвестно зачем.

Телевизор она включала, как правило, тогда, когда к ней прибегала Райка. Федосья усаживалась перед экраном на стул и звала к себе на колени Райку. Райка чем старше становилась, тем больше к Федосье привязывалась. Все-то, все выскажет: и что в школе делается, и что дома. Федосья мало-помалу ее и к делам приучала. То покажет, как на оладьи тесто творить, то уведет с собой корову доить, то за швейную машину усадит…

А однажды вдруг обнаружила, что Райка картошку и то не умеет чистить. Нож держит от себя, картошину, будто палку, обстругивать собралась.

— Ой, миленькая, чего же это из тебя неумешку-то ростят? Ведь не маленькая уже…

Райка ходила в школу, во второй класс. Раньше второклассники-то уже пахали на лошадях, по дому за больших обряжались. И Зина, Райкина мать, не отставала ни от кого, а дочку-то чего из рук выпустила. Ой, да ведь у нее руки-то в одну сторону направлены — Ваню во стану удержать. Безголовая и есть безголовая. Языком бы не бухала чего попадет, так и Ваня бы Баламутом не стал.

Федосья смотрела, как Райка неумело ковыряла ножом картофелину, и думала: «А как там Маня, у нее-то выходит ли?»

Бабы сказывали, что в городах детки избалованы еще больше, чем в деревнях. Не только делать ничего не умеют, а даже есть не хотят. Говорят, в детском садике воспитательница красный флажок ставит на стол, на котором с едой раньше всех управятся.

Слава богу, Березовка не город. А уже и не деревня… Федосья покачала головой. Как там Маня растет?

Куда жизнь идет? В какую сторону клонится?

Федосья смотрела однажды по телевизору новый трактор. Говорят, вот видите, без тракториста идет…

Да как это без тракториста? Век не поверю!

Показали трактор сблизи — и вправду нет никого в кабине. Показали издали…

Федосья и всхохотнула:

— Четыре мужика около трактора бегают… Без тракториста и верно…

А потом еще больше Федосью ошарашили.

Показывают другое поле, пшеницей засеяно, жатва уже в разгаре.

Говорят, по сто центнеров с гектара берут.

— Да век не поверю! — всплеснула руками Федосья. — Ну-ка, величек ли гектар, а двести мешков поставь, и места не хватит. Не мешками же растет…

На голову шаль не успела надернуть, простоволосой побежала к Ване Баламуту сомнениями делиться.