Богомил Райнов - Юнгфрау

Он выпил свой коньяк и опять уставился взглядом в окно. Особый был взгляд у этого человека. Туманный, погасший. Даже когда губы изрекали какую-нибудь остроту, глаза оставались все так же скорбны, словно говорили: не обращайте внимания, это я так.

— Его «юнгфрау» звали Марией. Какая женщина, господин! Ничего общего с сегодняшними красавицами-щепками, которые худеют согласно платьям портного. Она была крупная, слегка полная, может быть, но настоящая женщина — чтобы работать и рожать детей. Волосы у ней были, как пшеница, а глаза — темно-синие, понимаете ли, почти черные. А какой голос, какой смех… Этого не опишешь.

— Она тоже была официанткой?

— Прислугой. Просидела годы в одной богатой семье и скопила достаточно денег. Йоган ее встретил и околдовал. Потому что — верите или нет — но та была прямо-таки околдована.

Как бы то ни было. Представьте себе, однако, эту метаморфозу: из прогнившего барака сделать удобный отель. Верно, что у Йогана имелись деньги — деньги Марии. Но он был не из тех, кто транжирит готовый капитал. Крупные заплаты ставили каменщик с плотником, все же остальное свалилось на нас. Мы красили полы, клеили обои, прокладывали проводку, строгали столы, а Мария шила занавески, скатерти, полотенца и все там, что требуется. Вставали затемно, ложились в полночь. А на следующий день — тот же табак.

Анри замолчал. Потом снисходительно добавил:

— Весело все же было. Пока молод, легко развеселиться. Мария целыми днями нам пела. Как пела эта женщина! Йоган шутки всякие отакалывал.

«Ну, — говорит, — Анри, хватит уже столько столов. Ты, чтоб процент побольше брать, и подвал столами заполнишь.»

Потом настала пора открытия. От прошлого барака и помина не осталось. Чистый розовый фасад, широкий светлый ресторан, белые скатерти, цветы, пестрые занавески на окнах. Если спросите меня, то было лучше, чем сейчас. Дешевле, но веселее. Йоган чувствовал себя, как в раю. Вам нет нужды объяснять, что он был не из тех, кто встречает посетителя, словно сердится, что тот зашел к нему в заведение. Он его дождется еще у двери, отыщет место, скажет что-нибудь о погоде, отпустит шутку, даст совет о вине, о еде, пока тот не решит, что из всех клиентов он здесь самый желанный.

Анри зажег сигарету и глубоко затянулся. Потом выдохнул дым и губы его опустились пологой чертой. Нерадостная кривая усмешка.

— Когда господь раздавал официантские таланты, Йоган явно был где-то в первом ряду. Вот уж мастер по обиранию клиентов.

Только ничто не привлекало людей так, как Мария. Я и сейчас вижу, господин, как она стоит за баром, в чистой кремовой блузке, с высокой открытой шеей и этими тяжелыми пшеничными волосами, подобранными кверху. Каждому улыбнется, для всякого найдет хоть словечко. Посмотришь на нее — такую свежую и веселую, — и даже не поверишь, что она встала на заре, сама вымыла весь ресторан, обошла базар за продуктами и убралась во всех номерах. Йоган был не дурак нанимать других, кроме повара. Все остальное — на плечи Анри и Марии. Якобы думал обо мне, какое только будущее мне не готовил, а в конце концов опять сделал официантом.

— Деньги не сыпались?

— Сыпались, только не ко мне в карман. Йоган и меня обирал, как всех остальных.

«Ну, Анри, на сколько сегодня доход закруглил?» — скажет бывало вечером, когда забирает кассу.

«Да франков на восемьдесят.»

«И мне так кажется. Целое богатство. Значит, дорогой мой, ты зарабатываешь, можно сказать, как содержатель». И смеется.

А как начнет смеяться, я уже знаю, куда дела повернули.

«Сколько удержать?» — спрашиваю напрямую.

«Да сколько хочешь, принуждать не могу. Удержи пятнадцать франков, скажем. Ты ж не погряз в долгах, как я. Не платишь за газ, воду, электричество, налоги, аренду. Сколько берешь — берешь чистыми, без удержек и головной боли. Ты можешь удивиться, но я тебе иногда прямо завидую.»

Вот такой он был. Урывал и с меня, и с повара, и с зеленщика, и с мясника. Налоговому инспектору жаловался на цены на продукты, продавцам — на налогового инспектора; где доводами, где шутками, но всегда добивался своего. Зачем вообще с ним оставался и я — не знаю, скажу я вам.

Анри посмотрел на пустую рюмку и поднял руку к бару.

Официантка принесла еще коньяку и новую картонку.

— Хватит тебе совать мне под нос эти квиташки, — сказал он. — Еще не дошли до составления счета. Положишь вон там, с краю стола.

— Как хотите, — сказала девушка. — Почему вы сердитесь?

— Вы тут только о деньгах и думаете.

— Мы ж не как вы в «Юнгфрау», чтоб бесплатно обслуживать, — засмеялась официантка.

— Свое дело знай, — отрезал Анри. — Иди, зовут тебя.

Он поднял рюмку, подержал мгновение, словно оценивая, хорошо ли она наполнена, а потом так же разом опрокинул.

— А Мария? — спросил я. — Поженились они вообще?

— Нет. Все некогда им было. Да и как-никак она не из того была разряда женщин: будем спать вместе, но сперва пойдем в церковь. Ей хватало того, что она рядом с Йоганом, встречается с ним взглядом, работает, как вьючное животное. Йоган тоже здорово втрескался. Что ж, с такой женщиной и хитрец вроде него может влюбиться. Я тогда даже думал, что все его мелкие рассчеты — от любви к Марии.

«Еще немного выплывем, красавица моя, — часто говорил он. — Тогда увидишь, как заживем. Будет у нас и свой дом и дети, будет сад с большими деревьями и луг до самого озера, а в отеле станут работать служанки. Ты, Анри, человек честный, на тебя кассу оставим.»

«Вот в это я не верю,» — говорю.

А тот смеется. «Верно, — говорит. — Эк куда меня занесло. Не то чтобы я не доверял, но английская грамматика и трактирные счеты — это разные вещи.»

Еще немного, еще немного — прошло два года. Мария вовсе не мечтала о разных имениях, но вы же знаете, о чем думают молодые женщины. Когда не было клиентов, она доставала сумку с рукодельем и начинала вязать. Всё такие маленькие распашонки, штанишки, чулочки.

«Как ты думаешь, Анри, — скажет мне бывало, — розовое красивее или голубое?»

«Что я понимаю в этих делах, фройляйн {3} 3 фройляйн (от нем. «Fräulein» — «молодая женщина») — барышня (принятое в немецкоязычных странах обращение к незамужней женщине). ? Если ребенок будет похож на вас, то хоть и в белую пеленку его повяжете — все равно красивый будет.»

А та улыбается, словно уже видит ребенка и знает, что он красивый.

Поначалу все было так только — игра в куклы. Но потом стало всерьез. Однажды Мария призналась Йогану, что у ней и правда будет ребенок.

«Невозможно, милая — ты от него избавишься,» — сказал он кротко.

«Избавиться от ребенка? Нашего ребенка?»

Йоган обнял ее и самым нежным тоном сказал:

«Пойми, милая, у меня самого сердце разрывается, но другого выхода нет. Ты же видишь: мы только-только начали. Положение совсем неустойчивое, денег пока еще никаких. И в этот тяжелый момент, когда решается вопрос, будем ли мы всю жизнь прозябать в нищете или поживем, как люди, ты оставляешь отель, чтобы рожать ребенка. Ведь это означает конец — конец всему.»