Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

Пройдя немного по улице, мы увидели, как от обочины тротуара отъехал автомобиль. В нем была Кларабель. Она сидела рядом с черноволосым мужчиной с тонкими усиками и весело смеялась. Он тоже смеялся.

Магно Рубио смотрел на отъезжавшую машину. На миг он лишился дара речи. Теперь он, наконец, все понял. Маленький филиппинец потер пальцем глаза и взял меня за руку.

— Я думаю, Ник, на той неделе уже начнем собирать помидоры, — сказал он.

— М-м-да, — согласился я.

— Так чего мы тут ждем? Поехали скорее обратно в барак, а то эти парни сожрут всех цыплят!

Отчего всякий норовит помешать жить на земле таким честным парням, как Магно Рубио?

Магно Рубио. Филиппинский парень. Четырех футов шести дюймов ростом. Темный, словно кокосовый орех. С маленькой, как у черепахи, головой. Магно Рубио, собиравший помидоры на калифорнийских холмах за двадцать пять центов в час. Филиппинский парень, влюбившийся в девицу — сто девяносто пять фунтов мяса и костей на босу ногу. Девицу вдвое толще и вдвое выше его, как говаривал Кларо...

Однажды утром Криспин Балисон вдруг перестал собирать горох и швырнул свою жестянку вниз по склону холма. Я был на другой стороне поля с артелью из десяти человек, когда услыхал, как его жестяная банка загромыхала, покатившись к подножию. Громко звякнув напоследок, она замерла на шоссе. Я подумал, что Криспин сражается со змеей, спрятавшейся от палящего солнца в тени вьющихся побегов гороха. Но, увидев, что он спокойно стоит на солнцепеке и глазеет на синеющий вдали океан, улыбнулся, решив, что у него просто приступ тоски по Филиппинам.

Я возобновил прерванную работу. Побеги были щедро увешаны стручками, и я подумал, что если прибавлю темп, то смогу купить себе новую пару плисовых штанов. Я шел с полной банкой к своему мешку, когда заметил, что Криспин двинулся в мою сторону. Я подождал его, и мы вместе подошли к пустому мешку. Криспин подержал его, а я высыпал туда свой горох и, взглянув на друга исподтишка, пошел назад доделывать ряд. Я принялся за работу с тайной надеждой, что он тоже возвратился на свое место, но, обернувшись, увидел, что он сидит возле мешка и, уперев подбородок в руки, печально глядит на спокойный, каким он бывает весной, океан. Подойдя к нему, я, ни слова не говоря, присел рядом, ожидая, что он расскажет мне наконец, что случилось. Но он молчал, и я забеспокоился. Как-то раз его мать написала мне и, хотя я никогда не видел ее в глаза, однако считал своим долгом оберегать его.

— Ну что, Криспин, — начал я, — по-моему, у нас нынче неплохой сезон. В прошлом году не было дождей и всходы зачахли от жуткой жарищи. А этой весной, сам видишь, побеги так и гнутся от гороха. Глядишь, соберем больше, чем в любой другой год.

— А меня вовсе не волнует денежная сторона вопроса, — ответил Криспин и швырнул пригоршню гороха в мешок. — Я, пока обирал свой длиннющий ряд, все думал: зачем мне гнуть спину здесь под палящим солнцем или проливным дождем, когда я тем же самым занимался всю жизнь у нас на островах? Вот о чем я думал, когда обирал свой ряд гороха, глядя на широкую полоску голубого океана и слушая тишину вокруг.

«А ведь в том, что он сказал, кое-что есть», — осенило меня. Прежде я никогда не задумывался над этим. Жил здесь, на чужой земле, уже много лет, но мне и в голову не приходило задаться таким вопросом. Как и он, я тоже всю жизнь работал в поле.

— Ну, ладно, Криспин, — заговорил я как можно доброжелательней, — если у тебя сегодня нет настроения работать, полежи тут в теньке под деревом, может, еще что надумаешь. А нам надо закончить это поле.

— Да не в том дело... Но я воспользуюсь твоим разумным советом. Лягу в теньке под деревом и поразмышляю о дне нынешнем и днях грядущих.

Он лениво поднялся с земли и побрел к дереву. И по мере того как он удалялся, я все яснее чувствовал, что это только начало длинного пути Криспина, который уведет его от меня, от нашей беззаботной компании молодых сезонников, от этих полей гороха и зеленых холмов, почти таких же, как у нас дома.

Я снова склонился над побегами гороха, но вопрос Криспина не давал мне покоя. Вся моя жизнь представлялась мне широким проспектом, по которому я шел, открывая для себя новые земли. Оторвавшись на минуту от работы, я посмотрел на далекие горы и почти реально ощутил, что где-то там пролегла дорога, которая приведет некоторых из нас к несомненному исполнению желаний.

Вечером по пути в наш маленький домишко Криспин был молчалив. Он сидел на заднем сиденье, подперев подбородок сжатыми кулаками. Взгляд его витал где-то далеко. Остальные из нашей артели, не обращая на него внимания, громко переговаривались между собой, точно мальчишки, сбежавшие из дома. Когда мы прибыли на место, Криспин первым спрыгнул на землю. Он сразу же уселся за обеденный стол, но ел мало и словно нехотя. Потом, ни слова не говоря, скрылся в своей комнате и затворил за собой дверь. Было слышно, как он допоздна ходил из угла в угол.

На следующий день мы не работали. Криспин зашел ко мне и поднял меня с постели. Я подошел к маленькому окошку и выглянул наружу. В воздухе висел легкий туман. В полночь, когда я крепко спал, прошел дождь. Капли воды еще сверкали на листьях перечных деревьев. Во дворе валялись колосья риса; отмытая дождем дорога, которая вела в город, блестела в лучах неяркого утреннего солнца.

— Давай сходим в город, — предложил Криспин.

Я посмотрел на него. Что-то новое появилось в его лице. Вероятно, у него созрело какое-то решение. Я сходил в ванную, помылся и привел себя в порядок. За завтраком Криспин не был так невозмутим, как накануне вечером. Ел, как мы все, жадно и торопливо, словно куда-то очень спешил. После завтрака мы вместе отправились в город. Там он вначале остановился перед книжной лавкой и стал читать названия книг, шевеля губами. Постоял зачем-то перед зданием театра. Потом уговорил меня сходить с ним в публичную библиотеку. Но не настаивал на том, чтобы я вошел вместе с ним внутрь, а позволил мне подождать на улице. Я уселся на цементных ступенях и стал наблюдать за черными дроздами, скакавшими по ухоженному газону, склевывая маленькими клювами червяков и мелкие семена.

Когда Криспин вышел из библиотеки, карманы его оттопыривались от книг. Он читал какую-то писульку, нацарапанную его корявым почерком на клочке дешевой бумаги. Лицо Криспина светилось радостью открытия. Он сунул бумажку в шляпу и молча зашагал рядом со мной. Мы прошли квартала три, как вдруг он остановился и снова принялся читать свою писульку. Потом подвел меня к небольшой типографии на противоположной стороне улицы, где печатался дневной выпуск городской газеты. Прижав нос к стеклу, он покачивался на каблуках и смотрел, не отрываясь, в окно. Наконец он взял меня под руку, и мы отправились назад к нашему домишке. Там мы расстались, потому что он пошел прямо к себе и опять закрылся, а я поспешил в бильярдную в двух кварталах от нас, где собиралось большинство сезонников, когда не было работы. Я сыграл партию в пул 22 22 Пул — американская разновидность бильярда. и проиграл; понаблюдал за игрой в карты, теша себя надеждой, что до драки дело не дойдет, а когда настало обеденное время, пошел домой.