Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

Не было лишь прежних сборищ в парикмахерской Манга Кардо. Там разместились японские солдаты, и, таким образом, этот своеобразный клуб прекратил свое существование. Но старики не могли обойтись без своей «говорильни» и стали собираться у дома Пенсионера, которому тоже приходилось теперь обрабатывать клочок земли, чтобы обеспечить семью продовольствием. Занятия в школе прекратились, поэтому мы тоже собирались у дома Пенсионера, чтобы послушать мудрые речи.

— Это только до пятнадцатого января, друзья, — уверенно говорил Пенсионер.

— А что случится пятнадцатого? — спросил Президент.

— Вечно ты отстаешь от жизни, Президент! Разве ты не слышал, что пятнадцатого января Макартур будет завтракать в отеле «Манила»!

Но прошло пятнадцатое января и пятнадцатое февраля, а Макартур, вместо того чтобы завтракать в отеле «Манила», удрал на подводной лодке в Австралию.

— Рузвельт уже послал сюда флот, просто он немного задержался в пути, — объяснял Пенсионер, — но как только он придет сюда, морской десант соединится с сухопутными войсками и они войдут в Манилу.

Батаан пал. Пал и Коррехидор, а флота все не было. Пенсионеру уже не верили, как прежде. Постепенно встречи у его дома становились все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. Манг Тикионг, Маэстро, стал работать плотником у японцев. Президент действительно стал «президентом» — его назначили старостой. Все пытались как-то приспособиться, кроме Пенсионера.

Еще в начале войны ему выдали пенсию за три месяца, но он сразу все истратил. Чонг Ли, китаец, удрал перед самым приходом японцев и не вернулся — может быть, погиб где-то. Занимать было не у кого, но Пенсионер не унывал и поначалу даже радовался: получит сразу кучу денег за несколько месяцев, когда Макартур выполнит свое обещание и прибудет на завтрак в «Манилу».

Но время шло, и ему приходилось туго. Алинг Исанг, которая прежде нанимала прачек, теперь стирала сама. Как-то раз Маэстро предложил Пенсионеру поступить поваром к японцам.

— Будешь готовить самому полковнику, — уговаривал он. — Это не шутка! Четыре песо в день, сам сыт, да и домой принесешь кое-что.

Пенсионер отказался наотрез.

— Спасибо за предложение, Маэстро, — сказал он, — но я не могу. Если я стану работать на японцев, меня будут считать предателем, и я лишусь пенсии. Японцы долго не протянут. Я лучше потерплю.

Как они тогда жили — я просто ума не приложу. Знаю только, что Пенсионер задолжал всем соседям. На второй год оккупации жить стало полегче: многие неплохо зарабатывали на поставках японской армии. К таким-то людям и обращался Пенсионер.

— Как только все это кончится, — убеждал он, — я отдам тебе долг настоящими деньгами, а не этим мусором. Ты же знаешь, моя пенсия все растет и растет.

То ли из жалости, то ли в надежде получить долг «настоящими деньгами» ему почти не отказывали.

Шел уже 1944 год, а те, кого он так ждал, все не шли. Жить стало еще труднее. Риса почти не было, и даже тот, кто имел кое-какие деньги, перебивался сладким картофелем да кокосовыми орехами. Но хуже всех приходилось Пенсионеру и его семье. Риса они вообще не видели: ели только кокосовые орехи, картофельные очистки да кое-какие съедобные коренья. Исхудали все страшно: остались только кожа да кости. Деревня притихла, и никто уже не верил, что можно пережить это бедствие. Один Пенсионер по-прежнему не унывал.

— Американцы непременно придут, — говорил он, — вот увидите! И будет у нас вдоволь риса, мяса — всего!

Вообще-то мало кто верил его «новостям», но странное дело, от его слов становилось легче, и, когда он так говорил, частичка его веры передавалась слушателям.

На третий год оккупации американцы высадили десант на Лейте. Наконец-то его надежды начали сбываться.

Через несколько дней в воздухе появились американские самолеты.

— Вот они! Здесь! Они здесь! — заорал Пенсионер.

Как и в первые дни войны, он опять торчал на крыше, наблюдая за воздушными боями.

— Эй, Имо! Спустись, ради бога! — кричала ему Алинг Исанг из убежища, но он не обращал на ее слова никакого внимания и ни разу не залез в щель.

Наша радость смешивалась с тревогой. Мы были рады, что Пенсионер оказался прав и что американцы возвращаются. Но бомбы не различали японцев и филиппинцев, а найти смерть от американской бомбы вовсе неутешительно.

Как погиб Пенсионер, я не видел. Заслышав рев самолетов, я вместе со всеми укрылся в убежище. Пулеметные очереди разрезали воздух у нас над головами. Я прижался к земле и горячо молился. Через несколько минут сирены возвестили отбой. Еще не выбравшись из убежища, мы услыхали голос Алинг Исанг:

— Имо! Боже мой! Имо!

Пенсионер, нелепо раскинув руки, лежал на крыше, а из-под него вытекала струйка крови.

Никто не знает, чья пуля сразила Пенсионера. Но мы все в один голос уверяли Алинг Исанг, что это была японская пуля.

Денсио был моим первым клиентом. Он появился у меня в конторе в субботу, через два дня после того, как я повесил на двери табличку, извещавшую, что новоиспеченный адвокат (это я) приступил к работе. Денсио был известен в городке как самый азартный игрок — он не пропускал ни одного петушиного боя.

— Помогите мне, господин адвокат, — запричитал он с порога.

— Что случилось, Денсио?

— От меня сбежала невеста! — захныкал Денсио, размазывая по лицу слезы.

Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Денсио было уже за пятьдесят, но все знали, что он большой охотник до прекрасного пола.

— Расскажи, как это произошло, — попросил я, напуская на себя серьезный вид.

По правде говоря, мне было невдомек, кому в последнее время принадлежала эта честь. Я давно потерял счет его избранницам. Обычно очередная пассия крутилась около него месяц-другой, а потом ей на смену являлась другая. А так как сейчас я был поглощен подготовкой к экзаменам, то, естественно, не мог знать его последнюю привязанность. Не дожидаясь ответа, Денсио продолжал:

— Так вот. Мы еще не поженились: она совсем молоденькая, господин адвокат, — мы только что сошлись. Но вы не думайте, мы твердо договорились обвенчаться! И вот она сбежала! А я так о ней заботился!

Он говорил правду. Все знали, что Денсио делал для невесты — вернее, для невест — все, что мог. Он работал носильщиком на вокзале, зарабатывал прилично и все отдавал очередной подруге. Единственный порок, которому он был подвержен, это страсть к петушиным боям, и если из его домика вдруг исчезала мебель и все сколько-нибудь ценные вещи, то это означало, что для Денсио наступала полоса невезения и он проигрался в пух и прах.

— И чего ей только не хватало? — снова захныкал Денсио.

Откуда мне знать, чего ей не хватало? Мало ли чего... Но не мог же я ему этого сказать. Все-таки он одинок. Правда, покинули его не в первый раз, так что к одиночеству ему не привыкать. Мне было искренне жаль его. Все знали, что старик, при всей своей склонности к азарту, все же ухитрялся откладывать немного деньжат, но всякий раз, когда очередная невеста покидала его, она прихватывала с собой и все его сбережения.