Эдуард Петишка - Свадебные ночи

— А без нее никак нельзя? — в замешательстве спросила Мария, когда муж сказал ей это.

Могучая старуха с первых дней внушала ей страх. Тогда, десять лет назад, свекровь выглядела еще внушительнее, чем нынче, и одно ее присутствие давило Марию, словно возле нее старуха увеличивалась в размерах. Старая женщина не переставала претендовать на место, которое заняла Мария. Невестка была незваной гостьей, старуха ревновала, словно ребенок, которому достался меньший кусок торта. Мария мечтала избавиться и от полумрака в комнатах, удобств на галерее, и от свекрови. Они будут жить на другом конце города, станут ходить в кино без его матери. А когда в зале погаснет свет и она возьмет Йозефа за руку, свекровь не будет наклоняться, вглядываться в темноту, чтобы увидеть их сплетенные пальцы.

— Без нее? — удивленно спросил Йозеф. — А ты знаешь, сколько нам и так придется занимать? Нет, без нее никак не получится.

Мария в конце концов смирилась и с тем, что свекровь перейдет в ее будущую жизнь. Старуха ведь поселится внизу и вряд ли отважится часто взбираться по лестнице на своих больных ногах. Мария забыла, что старухин голос будет слышен в самом отдаленном углу дома, а взгляд ее проникнет сквозь стены. За эти годы Мария много раз пыталась открыть Йозефу глаза на их отношения с матерью. Объясняла ему:

— Так ты считаешь, что она любит тебя?

— Перестань, — защищался Йозеф.

— Знаешь, что ты для нее такое? Ее собственность. Принадлежишь ей, как комод или настенные часы. Она же из себя выходит, стоит мне к тебе прикоснуться. Будто я полировку твою поцарапаю или стекло раздавлю.

— Оставь, — слабо и досадливо защищался Йозеф.

Тогда Мария обращалась к прошлому, показывая, какова семья его матери, чтобы доказать свою правоту. Знала она все это от самого Йозефа, он сам рассказывал ей о своем семействе. Мария вспоминала о том почтении, с которым у них всегда относились к имуществу, описывала поколения мелких лавочников, которых никогда и в глаза не видывала. Все эти предки словно воплотились в его матери и со злобным упорством заявляют о своих правах на вещи, а вместе с ними и на Йозефа. Старуха явно пыталась причислить к своему имуществу и сноху.

— Как это гадко, — заканчивала Мария перечень предков.

— Ну хорошо, хорошо, — соглашался Йозеф, — но сама понимаешь: мать есть мать.

Устав переубеждать его, Мария отказалась от дальнейших нападок.

Иногда она обнимала мужа и, прижимаясь лицом к его плечу, не столько от глубокого чувства, сколько от желания сломить его сопротивление, говорила с горечью:

— А ведь если она тебе прикажет, ты и меня бросишь.

— Нет! — решительно заявлял в таких случаях Йозеф. — Я тебя не брошу. Тут уж я ей выложу все, что думаю.

Как-то Марии представилась возможность услышать, что он думает. Она пошла за водой на галерею и, проходя мимо дверей старухиной комнаты, услышала голоса. На цыпочках подошла поближе.

— …такая она и есть, и не говори мне ничего, — слышался голос старухи. — Я не слепая и не глухая. Любит вкусно поесть, пожить в свое удовольствие, ни в чем себе не откажет! Это она из своей семейки принесла. А я тебя предупреждала, теперь не упрекай меня. Говорила тебе: не женись на девчонке из рабочего квартала, нам такая не подходит. Сделай из такой девки барышню — последний твой грош на сладости проест.

— Слушай, — отозвался Йозеф, — корчишь ты из себя бог знает кого, а глянь-ка — живем-то мы в темной дыре!

— Дама остается дамой и в темной дыре! Это, голубчик, с первого взгляда видно.

— Пусть так, — пробурчал Йозеф, — но она бережливая.

— Ах, прости, пожалуйста, — вдруг развеселилась старуха, — я совсем забыла, что ты ей муж. Прости. А теперь послушай, что я тебе скажу. — Тон ее стал жестким. — Ослепила она тебя новой блузкой, одурманила телом, поставила между тобой и матерью постель…

Дальше Мария не стала слушать. Вышла на галерею. И когда наливала воду, руки ее так дрожали, что чайник дребезжал о металлическую раковину.

Йозеф вернулся, когда вода уже закипела. Белый, с красными пятнами на скулах, он молча ходил по комнате.

— Приятно побеседовали с маменькой? — поинтересовалась Мария.

— Ну и баба! — взорвался он и стукнул кулаком по столу. — Ох и бабы вы! — тут же поправился: пускай Мария не думает, что верх ее.

Это было, когда дом строился уже третий год. И хотя строительство затягивалось по причинам, от них не зависящим, они начали подозревать друг друга в ошибках и просчетах, из-за которых дело стопорилось.

Ядро разбухло, скорлупа треснула и распалась. Осталось только ядро: дом, дом, дом. За обедом, за ужином медленно растущие стены дома словно окутывались их бесконечными разговорами. Во сне они проваливались в песок и засыхающий цемент, каменевший в бумажных мешках. Спать ложились с ноющими коленями и головой, набитой цифрами и мыслями о деньгах, кредитах, рабочих. Давно уже не ходили ни в кино, ни на футбол, а танцевали теперь вокруг бетономешалки. Строительство одновременно объединяло их и настраивало друг против друга. Первые два года их поддерживала мечта о белом доме посреди зеленого сада, на третий год и эта мечта сделалась ненавистна, как хозяин, на которого долго батрачишь. Но ненависть их обращалась не на строящийся дом, а друг на друга.

Четвертый год был невыносим. Цель так близка, а они перестали верить, что когда-нибудь этой стройке придет конец. Не хватало еще множества вещей, доделка дома затягивалась.

Старуха не шевелясь, неподвижно сиживала на куче бревен, вытянув перед собой больные ноги, зорко наблюдая за движениями окружающих. Она молчала, а Марии казалось, что свекровь кричит: «Работайте, люди, я хочу дожить до этого дня!» В чем, в чем, а уж в этом Мария не сомневалась. Старуха будет жить вечно.

И вот в один прекрасный день дом был готов, но они не в состоянии были насладиться долгожданной минутой. Слишком долго радовались в мечтах, чтобы действительность могла их порадовать. В сущности, долгожданное окончание строительства оказалось неожиданным. Измученные, они восприняли его совершенно не так, как рисовалось им все эти годы.

«Вот когда кончим», — утешали они себя, просеивая песок и таская кирпичи по воскресеньям. Строительству они отдавали все: свои руки, глаза, свои тела и даже завтрашний день.

А потом случилась эта история с ребенком.

— Сейчас? — испугался Йозеф, когда жена сообщила новость. — Сейчас? Когда дом еще не достроен?

Дому были нужны ее руки. Мария это понимала. Операция прошла неудачно, потом почти месяц ей пришлось лежать. Йозеф ходил нахмурив брови и горько опустив уголки рта.

— Ты что же думаешь? — Ее охватывала злость. — Согласись, что тут и твоя вина!