Карен Бликсен - Современная датская новелла

— Ну ладно, пора укладываться, скоро уже три, — сказал он и резко встал.

Она окончательно проснулась, голова работала до жути четко. Через четыре часа вставать, стиральная машина битком набита грязной одеждой, дочка же расшиблась, да, хорошая он мне опора, нечего сказать, я бы и одна справилась. Она ушла в ванную. Когда она вернулась, он уже лежал в пижаме под одеялом. Глаза его были закрыты. Она с шумом села на пуфик возле туалетного столика и стукнула баночками о стеклянную поверхность. В зеркале она увидела, что он открыл глаза.

— Ты скоро? — спросил он.

Она была возмущена и чувствовала себя несчастной. Он меня оттолкнул. Я устала не меньше его, но пусть не думает, будто меня можно так просто зажечь.

— Хорош мужчина, — сказала она в зеркало и тут же пожалела о своих словах.

Он зажмурился и чуть обиженно, по-детски, скривил губы. И как всегда, она похолодела от страха. Она его оскорбила! Но он заслужил это. Постыдился бы изображать такое отчаяние, какое он имеет право страдать? А, ерунда, делает из себя мученика, пыталась она убедить себя, но сказать это вслух не решилась. И тут заговорил он:

— Что ты во мне, собственно говоря, нашла?

Она ответила не сразу, и он в ожидании ответа немного успокоился. Хотя этот извечный вопрос он сейчас задал под влиянием глупого, незнакомого чувства страха, неуверенности он не испытывал, слишком часто он его задавал, и всегда слышал один и тот же, вполне обыденный, но утешительный ответ. И теперь, когда он вновь обрел почву под ногами, ему вдруг захотелось, чтобы она сказала что-нибудь новенькое, что-нибудь, что могло бы вызвать у него тревогу.

Она все еще молчала. Подошла к комоду, выдвинула верхний ящик, взяла пачку сигарет и со стуком задвинула ящик обратно. Она, никогда раньше не курившая, содрала с пачки обертку и вытащила сигарету. Потом внимательно огляделась, избегая смотреть на мужа. Прикусив нижнюю губу, снова выдвинула ящик, заглянула в него и задвинула, но не до конца.

— Дай мне зажигалку, — попросила она, и он не узнал ее голоса.

Он потянулся за зажигалкой, лежавшей на тумбочке. Стоя немного в стороне от кровати, она неловко наклонилась вперед и прикурила, спалив при этом чуть ли не треть сигареты. И присела на край кровати у него в ногах, опустив левую руку на колено.

— Видишь ли… — сказала она.

Почему я ничего не делаю? — вертелось у него в голове. Тем не менее он продолжал лежать молча.

Она быстро и уверенно загасила недокуренную сигарету сдержанно-резким движением и, вытянув руки на коленях, наклонилась вперед, устремив взгляд на пальцы ног.

— Ты — моя опора, — сказала она таким ровным голосом, что он не мог определить, говорит ли она серьезно, шутит или же находится в том оцепенении, какое обычно предвещает взрыв.

— Неужели? — Птичий гомон за окном, казалось, вытеснил все остальные звуки. Он не был уверен, что она его слышала.

Но она сказала:

— Да-да, именно так. — И рухнула на одеяло.

Она скорчилась, прижав кулаки к животу, и лицо ее исказила гримаса, превратившаяся в беззвучные судорожные рыдания.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем у него в мозгу оформилась четкая мысль: а я только глазею.

Как он ни старался, но вызвать у себя угрызений совести не сумел. Она немножко поспит, и все уладится. Ну почему она не может успокоиться? Он пошевелил рукой, погладил ее по плечу.

— Ну-ну, — услышала она, — завтра тебе будет намного лучше, дорогуша.

Сейчас она ненавидела его за такое равнодушное утешение и все же не могла скрыть облегчения — хоть чего-то она добилась. Скоро все будет позади. Она зашевелилась, поддаваясь его все более нежным ласкам, глубоко вздохнула и дала волю слезам. Он всегда пугается, когда я устраиваю сцены, подумала она и развеселилась, не переставая плакать. Перевернулась на спину и потянула его на себя. Она обвила руками его крепкое тяжелое тело, и рыдания, достигнув высшей точки, медленно, сладострастно сошли на нет. Она взяла неловко протянутый носовой платок и, улыбаясь, громко высморкалась. Свет широкими полосами падал на кровать.

— Дай мне сигарету, — попросила она.

— Ты ведь не куришь, — сказал он, но тем не менее проворно вскочил и подошел к комоду, радуясь ее беззаботному тону.

— Не видишь разве, что сейчас мне это просто необходимо? — Заданный бодрым голосом вопрос оборвался всхлипом, и, не в силах сдержаться, она опять начала плакать.

Он тянул время в надежде, что она скоро успокоится. Но она продолжала рыдать. Он стоял у комода и растерянно смотрел на нее. Внезапно она вздохнула и вытерла слезы.

— Испугался? — спросила она. Сутулая фигура мужа, его бегающий взгляд вызвали у нее жалость, и она поспешила добавить:

— Ну дай же мне сигарету, милый!

Он со вздохом нагнулся, вставил ей в рот сигарету и дал прикурить. Она сделала затяжку, закашлялась так, что на глазах выступили слезы, и положила сигарету в пепельницу.

— Ну как? — спросил он осторожно.

— Устала как собака.

Кончиком языка он раздвинул ее губы. Она уклонилась от поцелуя.

— Я так перетрусила, — сказала она.

— По правде говоря, ты вела себя весьма хладнокровно.

— Какие вы, мужчины, все-таки странные…

Он умиротворенно улыбнулся: и чего болтает, глупышка, вовсе она не считает его странным. Но возражать поостерегся.

Они попытались заснуть. Но сон почему-то не шел, и, услышав скрип ее кровати, он сказал:

— Знаешь, я почистил ковер.

— Чем?

— Мылом, разумеется.

— Надо было нашатырем. Но все равно молодец.

— Я то и дело попадаю впросак, да?

— Ну что ты, — сказала она бодро и спустя некоторое время сонно пробормотала:

— Твое слово — закон.

Сегодня годовщина Хиросимы…

На одной из узких улочек в центре города снесли несколько домов подряд, уцелела вот только эта стена, у которой остановился сейчас Герман. Когда-то стена служила рекламным щитом, вся она сплошь заклеена старыми плакатами. На одном таком плакате изображена пачка сигарет, а марки этой уже давным-давно не существует. Глядя на плакат, Герман вспоминает табачный магазинчик с пряным, сухим запахом, куда он мальчишкой бегал за этими сигаретами для матери.

Еще ему вспоминается картинка, с которой прямо на него смотрела зубастая рыбина, — как он ее боялся! Рыба прочно обосновалась на страницах газеты, которую Герман приносил домой вместе с сигаретами. Он не знал, ни как это чудище зовется, ни где оно обитает, но был уверен: добра от него не жди, и поэтому, возвращаясь домой, всегда складывал газету рыбиной внутрь.