Карен Бликсен - Современная датская новелла

Машина тронулась. Беске отступил на обочину. Внутри у него перекатывался пылающий шар счастья. Он издал оглушительный вопль вслед машине и подбросил в воздух коньки. Перевернувшись, они упали на дорогу, рассыпав по снегу красные искры.

Она не знает, какой нынче день. Может, четверг, а может, пятница. Вообще-то отъезд давно назначили на понедельник. Но накануне все переменили. А сейчас она сидит на лавке на палубе парома, который перевозит пассажиров через Большой Бельт. Моросит дождик, и все остальные пассажиры, во всяком случае, с этой стороны парома, перешли в остекленный салон на середине палубы. И почему только отложили отъезд? Что, если хозяева хутора, которые должны взять ее к себе, в последний миг передумали? Сердце опять забилось часто-часто. Она скосила глаза на бирку, что висела у нее на груди: «Сив Теркельсен направляется в усадьбу Антона Мадсена, в Скраве близ Скодборга». Вот куда ей надо. К Антону Мадсену. Похоже, толстый, добродушный дядюшка. Но что, если Мадсены раздумали ее брать, а директорша все равно их уговорила? Известно, в приюте Сив всем надоела. Ей не сказали, почему отложили отъезд. И вообще она не знала, зачем ее отсылают на хутор. Все это уладили между собой мать, отец и приютское начальство.

Сив еще и упрямая. Вечно она выдумывает какое-нибудь безобразие. В прошлое воскресенье — а по воскресеньям им велят писать домой письма — дети какое-то время были одни, без воспитательницы, и Сив придумала, чтобы все приклеили к домашним туфлям бумажные подметки. Так забавно было вырезать подметки из бумаги для писем и приклеивать их к туфлям. И все дети стали носиться по столовой на этих бумажных подметках. И немножко клею попало на пол. Сив ухмыльнулась: ой, как смешно это было. Неужто все шлепанцы от клея попортились? Конечно, зря она затеяла такую игру. Но тогда ей и в голову не пришло, что это безобразие.

Вокруг парома стайками летают чайки. Голодные, наверно. Чудно как-то кричат они, даже чуть зловеще. Закроешь глаза, и кажется, будто это люди кричат. Но, конечно, они просто голодные. А Сив везет с собой завтрак — в коробке из-под ботинок. Коробка лежит в самом верху чемодана. Но если накормить чаек, самой нечего есть будет. Сив то и дело оборачивается назад — проверить, на месте ли ее чемодан. Боится: вдруг кто-нибудь его утащит. Сначала она поставила его на лавку рядом с собой. Думала, ничего страшного, никто там ведь не сидит. Но вдруг перед ней вырос мужчина.

— Сейчас же сними этот грязный чемодан с лавки! Из-за тебя люди приличную одежду испачкают!

Она не знала, кто он такой: из паромной команды или обыкновенный пассажир. Она сняла чемодан с лавки. Вовсе он и не грязный. Тогда она пересела на другую лавку, чтобы оттуда все время присматривать за чемоданом, но теперь он оказался от нее слишком далеко. И она снова вернулась на прежнее место: сидит теперь спиной к чемодану, да вдобавок обхватила его одной рукой. И кажется, будто Сив и ее чемоданчик — одно, посылочка, которая следует по назначению.

В городе Фредерисия надо пересесть на поезд. Только бы машинист нужную табличку вывесил — куда поезд идет. Чтобы никого не расспрашивать. Когда Сив надо было пересесть с поезда на паром, у причала стояли два парома. Она кинулась к железнодорожнику, спросить на какой из двух ей садиться, но его все время одолевали взрослые, и он сначала стал отвечать им. А она так измучилась от шума, от мельтешенья людей, сновавших взад и вперед. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, дожидаясь, когда же ей ответят, на какой ей нужно паром, и все время боялась, что паром вот-вот отчалит и она единственная из всех пассажиров не поспеет на него сесть.

Было слегка прохладно, несмотря на летнюю пору. Сив спрятала руки под мышки, чтобы их согреть. С тоской поглядывала она на окна салона. Небось там тепло, уютно. Много-много людей в салоне, и детей тоже. Болтают, смеются, едят, пьют — видно, весело им. Сив, как только попала на паром, сразу вошла в этот зал со стеклянными окнами, но на дверях было написано: «Для пассажиров 1-го и 2-го классов». Может, это значит, что детям, которые без взрослых, вход сюда воспрещен? Ей никто не объяснял, как надо вести себя на пароме. Может, много денег надо платить, чтобы сидеть в салоне. Уж очень там все дорогое на вид, а у нее всего десять крон. Сив снова заволновалась. О чем только не приходится помнить. Что, если бы вот сейчас она потеряла деньги? Как-то раз, когда Сив еще жила при матери, она потеряла двадцать пять эре. Потому что она безголовая. «Безголовая Сив» — так звала ее мать. И правда, как с поезда сошла, так ни разу и не проверила, на месте ли десятка. Сив быстро расстегивает пальто и щупает нагрудный карман на своем новом платье в красную клетку. Слава богу, десятка на месте. Сив перед поездкой сложила ее вчетверо, и теперь она лежит в кармане жестким комочком. А платье совсем новое — Сив почти что сама его выбрала, — и на нем нет штампа приюта. И ботинки на ней новые. Красивые. Один ботинок пятку ей натер. Сив спрятала ногу под лавку и сбросила ботинок. Спустила гольфы, увидала на пятке маленький красный пузырь, там, где ботинок натер ей кожу. Но ботинки красивые. Мать всегда говорила: «Хочешь быть красивой — терпи».

«Деревенские люди — хорошие», — твердила Сив про себя. Вечером она уже будет на хуторе. Снова часто заколотилось сердце, что-то больно сдавило грудь. А жалеть себя вовсе незачем. Она ненавидит приют. Но отчего ей нельзя жить с матерью? Лицо у нее все вымокло и в глазах щиплет. От дождя, наверно. Посапывая, она быстро вытерла лицо рукавом пальто. Маленькая она, что ли, чтобы реветь. Ей ведь уже одиннадцать.

На паромных часах — половина двенадцатого. Дорога, надо думать, займет часа два. Сив слыхала, как одна дама спрашивала об этом, когда садилась на паром. Пара часов, сказал ей мужчина. «Пара часов» — звучит как «пара ботинок». «Пара» — это значит два. А яйца на десятки считают… И еще есть такое слово «дюжина». Кажется, это про одежду. Дюжина платьев, к примеру. В приюте обедают в полдень. И Сив съест свой завтрак, когда пробьет полдень. Она обернулась: чемодан на месте. Что-то она вдруг соскучилась по приюту.

Когда ее вызвали в кабинет к директорше — прощаться, Сив вдруг заметила, что в носу у нее козявки. Само собой, она заметила это только, когда вошла в директорский кабинет. Чудно, что козявки появлялись в ноздрях и просились наружу всякий раз, как только Сив надо было выказать примерное поведение. Из-за козявок она плохо слушала речь директорши, просто стояла не шевелясь, с каменным лицом, чтобы невзначай козявки не вылезли. Директорша бы в ярость пришла, если бы козявки вдруг вылезли. И последнее, что она запомнила бы про Сив: «А, это та самая девчонка с козявками». Да, что только она ей говорила? Директорша вообще-то дурища и очень старая, лет тридцать ей — самое меньшее, а не то и все сорок — и к тому же уродина. Пучок на затылке у нее, и руки большие, белые, с костистыми пальцами. И нос у нее тоже большой. Она сердитая всегда, но когда Сив собиралась в дорогу, директоршу было не узнать. Болтливая она какая-то стала и ребячливая.