Геннадий Прашкевич - Русский хор

А шведский парус исчез.

Ушел фрегат или отнесло течением.

Зато шнява «Рак» больше не рыскала, так и шла на вест.

И не ошиблись, нисколько не ошиблись, — к вечеру насчитали вдали сразу три синих флага с желтыми крестами. «Погода обещает быть бурной», — опять записал в журнале Зубов-младший, и шкипер Никишев опять отобрал журнал. «Пишем что наблюдаем, а чего не наблюдаем — того не пишем». Хотя погода правда менялась. Волны укоротились, шли одна за другой косые, смазанные. Над ними облака плыли, похожие на те, что Алёша Зубов когда-то рисовал в заветной тетрадке. За прикрытой дверью шкипер Никишев и Зубов-младший при Ипатиче (таков был строжайший наказ кригс-комиссара: все совершать и решать только в присутствии Ипатича) обсудили план действий.

Шкипер сказал: «Выиграть нельзя, мы на такое неспособны».

Зубов-младший ответил: «Меня интересует не то, на что мы неспособны, а то, на что мы способны».

Ипатич кивнул: «Скоро о себе все узнаем».

И пояснил свои слова: «Вот подойдут сразу три фрегата».

Шкипер ревниво возразил: «Я бы на шняву сразу три фрегата не повел. Мало для славы».

И оказался, конечно, прав.

Крикнул с мачты впередсмотрящий:

«Одиночный флаг с норд-норд-веста!»

Через некоторое время в подзорное стекло разглядели название фрегата — «Santa Profetia». Совсем правильно перевели как «Святое пророчество». Шкипер Никишев по этому поводу мрачно заметил: «Что нам сие судно пророчит, уже догадаться можно». А Ипатич посмотрел на Зубова-младшего. Он ведь на верфи в Пиллау как плотник немало поработал на «Святом пророчестве». Напомнил Зубову-младшему: «Крен у фрегата на правый борт. Они его, похоже, балластом выровняли». И, почувствовав острое недоверие шкипера Никишева, добавил: «Я сам работал на постройке этого фрегата, можно сказать, собственными руками строил».

«Ты? — не поверил шкипер. — Строил шведский фрегат?»

«Истинно так. С топором в руках побывал во всех трюмах».

И подробно описал все, что помнил. В судовом журнале на отдельном листе отобразил чертежик «Святого пророчества». Переходы и трапы, снасть, крюйт-камеру, упрятанную почти в трюм. Пояснил пораженному шкиперу: тридцать восемь пушек — сей фрегат не только для разведки построен. Малая осадка, значит, рассчитан для действий на мелководье. Борта выпуклые, низкие. На такой борт, глянул Ипатич на шкипера, забросил крючья — и беги на палубу. Если притвориться робкими, слабыми — они, может, сами впустят. Шведы жадные. Им, чем жечь чужое, лучше забрать себе. Для случая вспомнил свенские слова «смутсига грис», «авскум», «слампа фликка», но Зубов-младший указал: «При нас не ругайся». А серые глаза шкипера Никишева зажигались все большим и большим предубеждением — не столько к чужому фрегату, неторопливо с небольшим креном на правый борт продвигающемуся к жертве, сколько к человеку с лицом царевича Алексея. Мелькнула в голове безумная мысль арестовать обоих, как за измену. Но ведь от судьбы не уйдешь, судьба сейчас — это фрегат под флагом с желтым крестом. Через пару часов нагонит, разгромит одним залпом с борта.

Да как разгромит? Царевич же на борту.

Совсем запутался, не понимал, кто эти люди в его каюте?

Зачем они сами строили фрегат, если теперь приказано с ним сражаться?

В июне семьсот четырнадцатого шкипер Никишев уже видел такие вот синие с желтыми крестами флаги. Намертво отрезанные от моря шведами, русские галеры у мыса Гангут терпеливо ждали, когда прибудет сам государь. Он и прибыл. И сразу всех напугал приказом. С той же растерянностью, как у мыса Гангут, шкипер сейчас смотрел на Зубова-младшего. Если безумие царской крови не является обыкновенным безумием, то оно, верно, впрямь высокое . Как иначе? Перешеек в Тверминне на мысе Гангут составлял тысячу с лишним саженей, только государь мог решиться на приказ — перетащить галеры от воды до воды посуху. В отчаянье приступили к постройке помоста, к счастью, некоторые корабли шведов отошли, и государь приказал готовиться к прямому выходу из бухты. Шкипер Никишев хорошо запомнил тот день. Штиль упал. Заметив гребные русские галеры, шведский адмирал Ватранг приказал кораблям сниматься с якоря, но ветра не было. Не оказалось в парусах ветра.

«Расположение всех палуб на „Святом пророчестве“ мне хорошо известно, — негромко указал Ипатич. — Знаю каждый переход, каждый люк. Фрегат этот нашими пушками не утопить, и оторваться на шняве никак не можем. Взорваться тоже нельзя, не подпустят нас к борту. — Помолчав, добавил: — А вот шлюпки допустят. Если выкинем белый флаг».

Шкипер на такие изменнические слова пораженно промолчал.

«Конечно, все умрем, наверное, — смиренно признал Ипатич, поглядев на Зубова-младшего. — Но у нас смерть везде. И в Петербурхе и в заливе. Правда, в Петербурхе самая позорная. Я знаю этот фрегат, сам расскажу о нем матрозам. Главное, подойти к борту. Уверовав в нашу сдачу, шведы сбросят лестницы и канаты, увидев, что шнява тонет. Откроем течь, даже для верности подставим себя под первый удар, а когда собьют флаг, бросимся в шлюпки и полезем на борт „Пророчества“. Они посчитают — мы оробели, мы сдаемся, а мы убьем всех, кого сможем убить».

чяпь-чяпь

Ипатич еще объяснял, кому и куда бежать на чужом фрегате, куда спускаться, какие люки первыми захватывать и запирать, а с фрегата уже метали бомбы. Они падали в серое море, отчего тысячи рыб будто сами выпрыгивали из воды.

«Помолись, Ипатич, — сказал Зубов-младший. — Твоя молитва доступнее к Нему».

А шкипер в полный голос скомандовал: «Шапки долой! Призывай Бога на помощь».

Ветер стих. Небо пылало в закатном огне, как та картина в Томилине, на которой в повозке, влекомой огненными конями, истинный герой в шлеме взмахивал коротким мечом. Ударили пушки с бака шнявы. Бомбардир Васильев кричал что-то знатное, басовый голос вписывался в закатное небо, пугал Зубова-младшего: вдруг все сорвется, увлекутся, начнут стрелять, убьют Васильева, упустят момент «сдачи», никто ведь не говорил, что все получится по желанию Ипатича. Но загрохотала перебитая цепь — это сам собой пошел на дно якорь. Шнява медленно, как неживая, ползла по воде среди фонтанов от бомб и ядер. Паруса болтались рваными тряпками, сверху сыпались обломки рангоута, некоторые дымили.

И вдруг стихла стрельба, будто этого ждали.

Полуразрушенная, накренившаяся шнява ползла по длинной волне как раздавленный рак под остывающими пушками фрегата. Кто-то стонал, кто-то прятался у низких бортов. «Разобрать кортики!» А сигнальщик по приказу шкипера Никишева уже отмахивался флажками, давал знать шведам, что русская шнява тонет, давал знать, что русские матрозы отдают себя во власть победителей.