Стивен Кинг - Сборник Рассказов

Некролог ничего интересного не содержал — всего лишь упоминание оставшихся родственников да информация о похоронном бюро. К смерти старого сатрапа-алкаша Эверс не имел решительно никакого отношения — ему лишь выпало несчастье быть его жертвой. Так что, избавившись от чувства вины, Эверс выпил вечером лишний стаканчик (или четыре) за доктора Янга. Ужин он заказал на дом, но доставили его уже после того, как он основательно нализался. Оказывается, этот эпизод «C.S.I.» он уже смотрел, а по другим каналам шли какие-то идиотские ситкомы. Где же ты, Боб Ньюхарт, когда ты нам так нужен? Эверс почистил зубы и принял две таблетки эмбиена. Он стоял, пошатываясь, перед зеркалом в ванной, видя перед собой лицо с налитыми кровью глазами. — Дайте мне печень подлиннее, — проговорил он, — и я переверну этот чертов мир.

Встал он снова поздно и привел себя в чувство растворимым кофе с овсянкой. Открыв утреннюю газету, он с радостью обнаружил, что на выходные приедут «Сокс» и проведут серию игр. Первую игру он отпраздновал бифштексом, не забыв включить запись, чтобы не упустить ни одного призрака из прошлого. В общем, к этому матчу Эверс подошел во всеоружии.

Ожидания его оправдались в седьмом иннинге на редкость напряженной игры. Эверс мог бы все пропустить, если бы пошел мыть посуду, но нет, он сидел на краешке дивана, пожирая взглядом каждую подачу. Лонгория пробил дабл в брешь между вторым и третьим бейсменами, и стоявший на первой базе Аптон ринулся к «дому». Брошенный мяч обогнал его, но ушел в сторону, на линию первой базы. Пока Келли Шоппач, кэтчер «Сокс», несся к «дому» в попытке выбить Аптона, с места поднялся тощий, веснушчатый мальчуган лет девяти.

Стрижку мальчика когда-то называли голландкой, а если в школе вы его дразнили, то горшком. — Эй, Горшок! — любили кричать они, гонясь за ним по всему спортзалу и мутузя, превращая любую игру в кучу-малу. — Эй, Горшок, Горшочек!

Звали его Лестер Эмбри, и здесь, на стадионе, на нем красовалась все та же изношенная рубашка в красно-белую полоску и вылинявшие джинсы с заплатками на коленках. Той весной 1954-го он, казалось, из них не вылезал. Был он белым, но жил в черном районе за ярмарочной площадью. Мальчик рос без отца, а самые добрые слухи о его матери гласили, что работает она в прачечной больницы святого Иосифа. В Шрусбери он приехал посреди учебного года из какого-то захолустного городишки в Теннеси, и Эверсу с дружками такой поступок казался сущим оскорблением. Они обожали пародировать его мягкий, тягучий говор, превращая каждый робкий ответ на уроке в монолог Фогхорна Легхорна. «Я грю, мисс Притчетт, мэ-эм, я сообщаю вам, что я напрудил вот в эти самые шта-анишки.»

На экране Аптон вскочил на ноги, посмотрел на распростертого на земле кэтчера и просигналил успешное взятие базы. Рефери, правда, с ним не согласился, просигналив аут. Другая камера показала Джо Мэддона, тренера «Скатов», который в ярости встал с командной скамейки и ринулся на поле. Набитый битком стадион бесновался.

При повторе — еще до того, как Эверс успел поставить на паузу и перемотать назад — камера захватила Лестера Эмбри с его идиотской стрижкой под горшок прямо над плакатом с логотипом FOX 13. А дальше, когда стало видно, что Аптон таки умудрился увернуться от кэтчера, и что никакого аута не было, тихий мальчишка, сморщенный и беспалый труп которого вытащили из Марденского пруда (Эверс с друзьями были тому свидетелями), поднялся и указал обгрызенной рыбами рукой не на поле, а на Эверса. Он, казалось, заглядывал прямо в его кондиционированную, тускло освещенную квартиру. Губы мальчишки двигались, но он явно не кричал вместе со всеми «судью на мыло».

— Да ладно, — усмехнулся Эверс, словно он тоже осуждал рефери за ошибку. — Я же тогда ребенком был.

По телику пошла живая картинка. Даже слишком. У «дома» Джо Мэддон стоял нос к носу с судьей. Сцепились они не на шутку. Скоро Мэддон отправится в раздевалку — к гадалке не ходи. Удаление тренера Эверса не интересовало. Он снова прокрутил картинку назад к тому месту, когда на экране появился Лестер Эмбри.

«Может, его там не будет, — думал Эверс. — Может, приведений на записях не видно, как не видно вампиров в зеркалах».

Лестер Эмбри не исчез, а остался на трибуне, причем на дорогих местах. Эверс вдруг вспомнил тот день в начальной школе «Фэйрлон», когда он увидел старину Горшка у своего шкафчика. Эверсу тут же захотелось треснуть его как следует, ведь этот чмошник нарушил границу. «Они прекратят, если ты им скажешь», — сказал тогда Горшок, как обычно растягивая слова. — «Даже Каз прекратит».

Он имел в виду Чаки Казмиерски, но даже сейчас Чаки его никто не называл. Эверс мог это подтвердить, потому что из всех друзей детства, только Каз оставался его другом до сих пор. Жил он в Пунта-Горде, и время от времени они собирались на партию в гольф. Просто два веселых пенсионера, один разведен, другой — вдовец. Они частенько предавались воспоминаниям (да и на что еще годятся такие вот старики?), но о Горшке Эмбри они не говорили уже много лет. А почему, собственно? Из-за чувства стыда? Или вины? Может, для Эверса это и так, но не для Каза. Мелкому Казу, младшему из шести братьев, приходилось бороться за каждую крупицу уважения. Своего положения в их ватаге он добился кулаками и кровью, и поэтому беспомощность Лестера воспринимал как личное оскорбление. Казу никто поблажек не делал, значит и этой плаксе-деревенщине легко не отделаться. «Нет ничего бесплатного», — любил говорить Каз, качая головой, словно признавая горькую правду. — «По-любому кому-то приходится платить».

«Может, Каз его просто забыл, — подумал Эверс. — Да и я о нем тоже не думал. До сего вечера». Сегодня у него вечер воспоминаний. В памяти всплыли умоляющие глаза пацана, стоявшего в тот день у шкафчика. Большие, голубые и ранимые. И подобострастный голос, который умолял Эверса сделать хоть что-нибудь, словно бы это было в его власти.

«Каз к тебе прислушивается. Остальные тоже. Оставьте меня в покое, а? Я вам деньги буду давать. Два бакса в неделю, все мои карманные. Я ведь просто хочу, чтобы меня никто не трогал».

К сожалению, Эверс помнил и свой ответ. В злобной пародии на говор мальчишки он сказал: «Вали-ка ты отсюда, Горшочек. Не надо нам твоих денег, они ж, наверное, мандавошками кишат».

Как преданный лейтенант (а не генерал, что бы там не думал Лестер Эмбри), Эверс сразу рассказал обо всем Казу, приукрасив события еще больше и смеясь над своей же пародией. Позже, в тени флагштока, он подбадривал Каза вместе с другими окружившими драку ребятами. Собственно, на драку это походило мало, потому что Горшок даже не сопротивлялся. От первого же удара, он согнулся и свернулся калачиком на земле, а Каз продолжал его мутузить, сколько душе угодно. Потом, словно устав, Каз оседлал его, схватил за запястья и завернул ему руки за голову. Горшок плакал, на разбитой губе вздувались кровавые пузырьки. В драке его полосатая рубашка порвалась, и через дыру размером с кулак проглядывала бледная кожа на груди. Горшок не сопротивлялся, когда Каз отпустил ему руки, взялся за края дыры и потянул в разные стороны. Рубашка порвалась, только воротник еще держался. Каз схватился за оставшиеся лохмотья и в три рывка стянул их сопернику через голову. Встал, повертел ими над головой, словно лассо, бросил их на Горшка и ушел. Эверса поразил не только пробудившийся в Казе зверь и то изящество, с которым тот уничтожил своего соперника. Поразило его еще и то, насколько быстро все произошло. Минуты за две, не больше — учителя даже не успели выбежать наружу.