Еремей Парнов - Драконы грома

В каждой стране свои приметы времени, свои традиции. Учебный год во Вьетнаме начинается, когда созревают вкусные маслянистые плоды на дереве бан, которые особенно лакомы в короткие минуты переменок: от барабана до барабана. Это типичное «школьное» дерево обильно цвело и во дворе Фунг Тьи Киен, обещая веселую щедрую осень. А в углу двора, у самой бамбуковой изгороди, уже распустились алые огневки — верная примета близких экзаменов.

Недавнее прошлое, как на грампластинке, записало свой грозный голос на дорогах страны. Мелкие выбоины асфальта, красные воронки бесчисленных объездов, отпечатанный стальными траками гусениц гофрированный профиль и засыпанные гравием ямы — все эти специфические особенности рельефа послушно воспроизводил наш многострадальный газик. Особенно трудно ему и, естественно, его пассажирам давались переправы. Иные речушки мы брали с ходу, вброд, грохоча по утопленной булыжной дамбе, другие преодолевали медленно и осторожно, по шаткому настилу без опор и оград. Встречались понтонные переправы, когда под колесами отчаянно тряслись незакрепленные стальные листы и в открытых люках гремели потревоженные крабы, и паромы с опущенной в мутную неосвежающую воду аппарелью. Но на протяжении всего шестисоткилометрового пути — от Ханоя к реке Бенхай и далее, в освобожденные районы Южного Вьетнама — можно было увидеть ремонтные бригады: молодежь из близлежащих деревень и отдаленных горных районов. Юноши и девушки ремонтировали мосты, сваривали новые фермы, засыпали ямы, местами вручную, как прихотливую мозаику, укладывали камешек к камешку гравий. Трудно окинуть единым взглядом все это титаническое действо, растянутое от Ханоя до Хоса, до Намдиня, Хоабиня, Хайфона. Лишь как иллюстрацию, как своего рода моментальный снимок, хочу сослаться на крохотный личный опыт. Дело в том, что путь из Ханоя на Юг показался куда труднее, чем дорога назад. Казалось бы, что могло существенно измениться на знаменитой этой дороге № 1 за какую-нибудь неделю? Невольно думалось о силе привычки, о тяжести первопутка. Но, к счастью, были объективные показатели, которые свидетельствовали совсем о другом. Средняя скорость движения на обратном пути возросла с 25 до 40 километров в час, уменьшилось число объездов, сократились простои у переправ. Ожила одноколейная железная дорога на участке Ханой — Винь, на двух железнодорожных мостах появились плакаты: «Сдадим к Первомаю!» И все это — осязаемые плоды вдохновенного неутомимого труда ремонтников. Я ощутил их всем своим существом, в прямом смысле этого слова, когда заметил вдруг, что наш «газик» уже не так часто подскакивает на бороздах, проведенных жестоким резцом войны.

Специфические особенности вьетнамских дорог по-настоящему способен оценить лишь человек, воспитанный в суеверном страхе московской автоинспекцией. Двойной обгон в аварийной ситуации, созданной воловьей упряжкой и дюжиной увешанных корзинами велосипедов, дело здесь совершенно обычное. О нем и говорить-то не стоит. Но даже наиотчаяннейшие из здешних шоферов в трех случаях строго соблюдают безопасность движения: на переправах, где внезапная авария может вызвать многочасовую пробку, на местности, где остались еще необезвреженные мины и шариковые бомбы, и, наконец, в горах.

По колышущейся понтонной переправе, проложенной рядом с искалеченными фермами разбомбленного моста, мы форсировали — это точное слово, потому что в трех километрах шел бой и была слышна канонада — пограничную реку Бенхай. Пересекли начиненную рваным металлом, опаленную напалмом легендарную семнадцатую параллель.

Никогда не забуду рукопожатия, которым, прежде чем обняться, обменялся с пограничником возле бамбукового КПП, осененного красно-синим с золотой звездой флагом революционного Юга.

Мы с писателем-фронтовиком Овидием Горчаковым хорошо понимали, какая честь оказана нам, первым советским людям, ступившим на освобожденную землю. Не только мы, но и наши вьетнамские друзья не догадывались тогда, что окончательная победа уже так близка. Все верили в нее, хоть и называли разные сроки. Но революция опередила самые оптимистические прогнозы. Не прошло и трех лет, как Вьетнам стал единым.

Медленно ехал наш безотказный вездеход по узкому грейдеру, проложенному через минное поле. Еще дымились железобетонные обломки взятой штурмом военной базы, горела по обочинам техника, и саперы с миноискателями успели проложить лишь первый проход в этой жуткой пустыне, начиненной зубами дракона — рассыпными, выпрыгивающими и прочими «хитрыми» минами. Мы продвигались к Югу, вслед за весной.

И еще одна дорога запомнилась мне навсегда…

Узкий стремительный серпантин, на котором каждая встречная машина — новая проблема, с каждым новым витком все выше возносит над овалом прекраснейшей в мире бухты с ее тысячами живописных островков и острых причудливых скал, над горячей и вязкой трясиной мангров. По ту сторону хребта осталась электростанция в Уонгби, причалы и краны Хонгая, разбитая пагода, у которой под священным деревом дай с желто-белыми горько пахнущими цветами сам собой возник крохотный пестрый базарчик. Окрестные крестьяне продавали здесь кокосовые орехи, бататы и грозди королевских бананов, а рыбаки — скромные дары моря: крабов, креветок и маленьких рыбок, которых у нас разводят в аквариумах, а в Юго-Восточной Азии жарят на кокосовом масле. От развалин «торговый ряд» отделяла распяленная на бамбуковых шестах грубая циновка. Сквозь дыры синело тропическое небо и виднелась единственная стена пагоды с крупным окном, выполненным в виде знака, запечатлевшего постулаты чань-буддизма:

Но вопреки бесстрастной формуле, жизнь брала свое, и будущее творилось руками людей, хоть дорога на Хату шла сквозь джунгли, и только бамбуковые столбы, гнущиеся под тяжестью энергокабеля, напоминают о присутствии человека. И еще, конечно, встречные КрАЗы, груженные породой и ослепительно сверкающим на солнце антрацитом.

Хату — геологическое чудо Вьетнама. Угольный пласт залегает здесь по простиранию хребта, и антрацит добывают открытым способом, начиная с самой вершины. Высокогорные разработки являют собой картину суровую и величавую. Где-то на самом дне циклопической горной чаши затерялись банановые садики и дома разработчиков, вдоль узкой, ртутно сверкающей змейки ручья высятся холмы песка и щебня, черные терриконы подготовленного к отправке угля. По сравнению со ступенчатым амфитеатром горной твердыни все это кажется кукольным, почти нереальным, словно в котловане спряталась от мира крохотная страна лилипутов, а двадцатиметровые рукотворные ступени лестницей уходящего вниз амфитеатра предназначены для неведомых исполинов. Даже дым и грохот взрыва, в котором рождается очередная ступень, не могут развеять эту удивительную горную иллюзию.