Ю. Волков - Социология

Известный современный социолог Э. Гидденс дает этому процессу аналогичное теоретическое объяснение: поскольку идентификация – единственный способ включения субъекта в социальные отношения и связи, разрушение комплексов самопричисления свидетельствует об атомизации (распылении) современного общества. В то же время социальная напряженность в связи с этим отсутствует, т.е. речь идет в большей степени о депривации общества.

Другой современный исследователь, К. Кумар, делает вывод о том, что в современном обществе, где социальное причисление человека зависит в основном от важности (престижности) его работы, идентификация носит синкретичный (обобщенный) статусный характер, который человек рассматривает сквозь призму «благосостояния» в целом. А поскольку в это благосостояние входит и интересная работа, и чистая среда обитания, и гуманистичная социальная структура, – люди обостренно реагируют на любые (даже незначительные) негативные изменения как на угрозу своему благосостоянию.

3. Фрейд считал, что идентификация есть отождествление не с «выгодным», а с «любимым» и, следовательно, вызывает агрессию по отношению ко всем другим («чужим»). Принимая эту логику «детского» механизма социального самопричисления, мы должны будем признать, что разрушение групповой идентификации приведет к снижению групповой и, возможно, усилению индивидуальной агрессивности. Как считает российский социолог В. Ядов, основываясь на данных прикладных исследований, в нашем обществе уровень толерантности примерно равен американскому, но у нас относительно более дисперсная, размытая «канализация» агрессивности (не такое жесткое деление на «черных» и «белых», «богатых» и «бедных»), что дает возможность направить массовую агрессию на любого врага, т.е. выше возможности социального манипулирования.

Бихевиористы (предпочитающие поведенческий анализ в социологии) рассматривают групповую идентичность как солидарность, возникающую ситуативно, по конкретному поводу и в зависимости от целей индивида – долговременных (стратегических) или тактических. А так как в российском обществе ситуации и цели туманны, идет разлом социальной наследственности и прежней идентификационной матрицы.

Представители социологии знания (когнитивисты) вообще считают, что люди идентифицируют себя вследствие концептуализации (т.е. неких целостных осмысленных представлений: мы – «демократы», мы – «студенты», мы – «любители пива» и т.п.). Но эти концепты содержательно неясны, поэтому имеют скорее символическое, нежели реальное, значение.

Это странное постмодернистское общество, которое и является социологически современным, словно отпускает своих чад на «беспривязное» содержание, позволяя чудить, фантазировать, изобретать и забавляться, т.е. реализовывать все человеческие свободы, не противоречащие свободе государственной монополии и интересам экономических корпораций (власти системы).

Ученый-футуролог Дж. Нэсбит называет заключительное десятилетие уходящего века периодом «новых триумфов индивидуального». В обществе происходит дистанцирование людей от крупных социальных институтов, возрождаются первичные общности: семейные, товарищеские, клубные, повышается интерес людей к искусству, нетрадиционным религиям. Социальная идентификация как бы совершает ценностный кульбит: происходит откат от правил самопричисления, обусловленных сложившейся социальной структурой и требованиями «общества», и устанавливаются более спонтанные, самопроизвольные, исходящие из индивидуальности каждого человека правила причисления к группе и формирования социальных общностей.

В целом социологи высказывают две фундаментальные гипотезы относительно кризиса идентификации (т.е. осознанной упорядоченности социального мира). Во-первых, разрушаются одни основы групповой идентификации, значит, возникают другие. Иными словами, процесс разрушения «общества» характерен не только для наций и народов, переживающих процесс системных изменений (модернизации, социальные трансформации, революции), но для всего мира в целом, и это как бы подтверждает реальность «глобального» сообщества. Во-вторых, изменение идентификации связано не только со шкалой ценностных критериев социального причисления, но и с социальными установками личности. Ученые отмечают, что меняется соотношение интернальность – экстернальность, т.е. количества людей, полагающихся в большей степени на себя, и людей, локус-контроль которых вынесен из личности («жертв обстоятельств»). В западных обществах по сравнению с африканскими, в протестантских странах по сравнению с католическими больше интерналистов, чем экстерналистов. В России 90-х гг. доля интерналистов немного росла, причем за счет более активной и дееспособной молодежи (а в пожилых возрастных группах доля интерналистов несколько падала).

Все это говорит о том, что на современное общество глупо смотреть с вожделением ребенка, мечтающего повзрослеть, чтобы избавиться от детских проблем. На новой стадии социального развития у общества и у каждого конкретного человека возникают новые проблемы, даже более серьезного характера. («Маленькие детки – маленькие бедки», как сказали бы наши бабушки.)

Способна ли социология объяснить современное развитие российского общества? Если да, то почему мы до сих пор находимся в неведении и 10 лет путешествуем «во тьме и безверии», как Моисей по пустыне? А если нет, то какой смысл изучать общество и ничего толком не знать о характере его сегодняшних состояний?

Это хорошие вопросы, которые в ходе учебного процесса могут быть заданы «в обе стороны», и отвечающему (будь то преподаватель или студент) придется как-то выкручиваться из непростой ситуации.

Если это будет студент, он, конечно, вспомнит теорию маргинальности и расскажет, что постепенное изменение общественных ценностей в советском обществе (где трудящиеся хотели жить так же хорошо, как в современном буржуазном обществе) привело к конфликту мотиваций («массы» хотели жить лучше, а «государство» хотело, чтобы они лучше строили социализм), в результате чего элита стала корректировать идеологию, в которой повышала роль массы («гуманизация и демократизация социализма»). Трудящиеся и особенно интеллигенция неожиданно легко поверили партии и, приняв лозунги «за чистую монету», лавиной обрушились на старые устои, рискуя, восторгаясь, проклиная и превознося. Этот эйфорический период нового социального творчества, когда возникали кооперативы и легализовалась частная собственность, разбивались личные сады и строились миллионы загородных домиков, расцветали городские рынки и тянулись к ним караваны «челноков», довольно быстро сменился этапом конституирования (становления, оформления, закрепления социальных позиций) новых субъектов (т.е. действующих общностей). Была создана иная система государственно-территориального управления, возникла негосударственная банковская сеть, сформировались биржи, активно закупалась недвижимость, началась массовая приватизация.