Галина Щербакова - Отчаянная осень

Оксана Михайловна вздрогнула.

Она могла бы, конечно, сейчас возразить и поспорить по этому тезису – легкая учительская работа. Это даже несложно. Но все так слушали, на лицах учителей такая готовность протягивать руки и раскрывать двери…

Ну, что ж, в сущности, очень хорошо! Для школы это полезно, а коррективы в благостную теорию внесутся жизнью.

– В главном – да, – ответила Оксана Михайловна. – У нас с вами хорошая профессия.

– Ну и слава богу, – сказал «баушка».

Из школы Оксана Михайловна, как обычно, уходила позже всех. У ворот стояли ребята. Она издали узнала Иру Полякову. Как всегда, эта девочка в центре. Рядом так выросший за это лето Миша Катаев. И Шура Одинцова с недобрыми глазами сидит на заборе, как птица на жердочке, жует длинный стебель с прилипшей землей.

– Что вы здесь делаете? – спросила Оксана Михайловна, выдергивая стебель из крепких Шуркиных зубов.

– Мы идем в цирк, – ответила Ира.

Естественно, куда же еще! Перепрыгнув через ограду, к ним бежал Саша Величко в серебристом костюме для парада-алле.

– Ух ты! – воскликнул Миша. – Какой ты блестящий!

– Давайте по-быстрому! – сказал Саша.

И все рванулись, а Саша предложил Оксане Михайловне:

– Хотите с нами?

– Ну что ты!– ответила она. – Я не… – Она хотела сказать, что не любит цирк, и он понял это и слегка пожал плечами: мол, что тут поделаешь, на вкус и цвет товарищей нет, но такое понимание с полуслова почему-то не устраивало Оксану Михайловну.

– Я не могу, – сказала она. – Видишь, я только возвращаюсь из школы. Спасибо, в другой раз.

И они разошлись.

И тут Оксану Михайловну охватило тщательно скрываемое раздражение против «баушки». Значит, мы – на реке? Да? И нам хорошо дышится, да? Пейзажи вокруг и пасторали? Свирели и цикады? Надо было ее спросить: дорогая моя, на вашей реке тонут или нет? Прямо скажите, прямо! Прыгают ли в воду с обрыва, купаются ли в омутах? Попадают ли под кили и моторы? А! То-то! Сказать вам нечего! Потому что вы сидите себе в шезлонге и покачиваете туфелькой, а страховать-то мне…

Вот дети ушли в цирк. И у них начнется циркомания. И романы с прыгающими и скачущими мальчиками. Было, все это сто раз было… Но сегодня среди них Ира Полякова. Девочка-звездочка. Просто удивительно, какой замечательный человечек… Оксана Михайловна следит за ней с первого класса…

Оксане Михайловне не понравилось, как Ира смотрела на этого Сашу Величко… Она смотрела на него, как обыкновенная влюбленная дура… Вот вам, дорогая «баушка», случай на реке! Кто полезет в воду спасать лучшую девочку города от ненужной ей любви заезжего на месяц циркача? Кто? То-то, моя дорогая!

Оксана Михайловна распалилась и помолодела от вдруг осознанной и понятой задачи.

Я вошла в кабинет, а А. С. спит. Хотела уйти, но она проснулась и говорит: «Хорошо, что это ты, а не кто другой». Другой – это Оксана. «Совсем я рухлядь», – сказала А. С. Я прошепелявила что-то жалкое. «Ты не врушка, – засмеялась А. С. – Такой и оставайся. Как мы много в жизни врем! Без надобности… Лена! Не ври детям, даже если очень захочется соврать!» «Мне пока не хочется», – сказала я. «Захочется, – печально ответила А. С. – Жизнь человеческая устроена так, что в ней масса простых, удобных, с виду очень правильных, но ложных ходов». «У меня нюх», – сказала я. А. С. закудахтала: «Ах ты, зверь лесной»...

Пришла Шура Одинцова просить справку, что она учится. А. С. стала угощать ее конфетами. Девчонка вся передернулась. Я знаю это свойство. Оно от смущения, но выглядит очень обидно, даже оскорбительно для других.

Что такое смущение? Это неуверенность в себе, Это состояние сомнения. Сомнение – это хорошо. Я уважаю сомнения. Они тоже путь из вчера в завтра.

Я не люблю и боюсь состояния неуверенности. Опять у меня одно перечеркивает другое. И это в таком маленьком факте: самолюбивая девочка передернулась. Мне Одинцова всегда была интересна. У нее привычка волочить сумку по земле. Все носят, она волочит. Очень самолюбивая, совсем, как я.

Оксана ненавидит А. С. Я никогда никого не ненавидела. Ни-ни-не-не… я не смогу это произнести…

Глядя на Оксану, я думаю о ее одиночестве. Оно у нее от несочувствующей души. Семья тут ни при чем! Можно быть одинокой женой, одиноким мужем. А. С. тоже никогда не была замужем. Сказать о ней – одинока! Я могу тоже не выйти замуж. Честно? Меня это беспокоит. Мне почти двадцать два. У меня никогда никого не было.

В этом году очень симпатичный десятый. Все так изменились за лето. Я смотрю на Иру Полякову, и мне делается беспокойно. Почему-то я думаю, как она будет стареть, Бот чушь! Но именно ее я вижу седой, в морщинах, вижу, как она медленно ходит. Такого со мной еще не было. Я пытаюсь представить других – и не могу. А красавица Ира плавится у меня в гладах. И видоизменяется.

Оксана приходила на костер. Сделала замечания. Нельзя, оказывается, сидя на траве, читать патриотические стихи. «Все-таки, – сказала, – есть некие правила, существующие испокон…» «Стихи, сидя на траве, – не тот случай», – перебила ее я, но сказала, видимо, неясно, потому что она рассердилась. «Лена! – тихо закричала она. – Не играйте в любимицу народов! Это дешево!»

Я счастлива! Если Оксана так говорит, значит, они действительно хорошо ко мне относятся. Козлятушки мои, ребятушки!

Они распределились так, Шурка смотрела на Мишку, Мишка на Иру, Ира на манеж, на Сашу, а Саша на акробатку Надю, у которой в этот день была температура. По правилам ей бы в постель, но Надя и сама упрямая, да и представление сбито так, что без нее концы с концами не сойдутся. Для открытия это никуда не годится. Надя ходила к Сашиной бабушке, Марта посмотрела на нее, подержала за руку и сказала: ничего страшного, выступишь, Саша наблюдал за Надей и видел, как она сосредоточивается, как не позволяет себе думать о температуре, как она побеждает в себе слабость и делается от этого тугой, как струна. Тронь ее сейчас – зазвенит. Иллюзионисты выступают в конце программы, и полтора часа ему нечего делать.

Все, до чего Саша додумался в своей жизни, происходило именно в первом отделении.

Ему замечательно читалось и размышлялось, когда вокруг черт знает что творилось. Люди и звери проживали перед ним два этапа своей жизни – до номера и после. И эти несколько минут были столь концентрированы и наполнены, что сравнить их можно было с концом и началом света.

Когда видишь, как человек входит в пике, как он достигает своего максимума и как потом дышит, слизывая пот с дрожащих губ, то не можешь не думать о том, что такое вообще жизнь, человек и работа, в каком они соотношении. Почему человеку надо в пике, а слону Путти это не надо?