Владимир Рецептер - На Фонтанке водку пил… (сборник)

Кормили в Свердловке худо, морковное пюре с селедкой, жидкий супец с перловыми зернышками, кружку для чая надо было притащить из дому, потому что и с посудой было скверно, вернее, без посуды. Алюминиевые ложки, вилки с закрученными зубцами, прямо по пословице: «На рубль амбиции, на грош амуниции». Домашние гостинцы были актуальны, и «два Гамлета, два гренадера» старались угостить друг друга чем бог послал. — Когда воцарился новый директор, — рассказывал Фрейндлих за чаепитием, — он позвал меня и стал расспрашивать, как вел себя Вивьен. Мол, он не хочет брать художественного руководителя, а хочет попробовать сам. Он ведь как пришел к власти?.. Представьте себе, Игоря Горбачева съела не номенклатура, а часть труппы, объединенная директором. Тут приехал Михаил Ульянов от СТД, какие-то министерские, и Игоря отставили. То есть актером он служит, а из худруков — вон. Тут Горбачев приходит ко мне: «Заступитесь, Бруно Артурович, выступите за меня, я ведь для вас многое сделал». Нет, говорю, я не буду голосовать ни за вас, ни за кого бы то ни было, во всей округе нет никого, достойного Вивьена… И вот новый руководит без художественного руководителя… Ему кажется, что, беря классику, он приподнимает театр… Но ведь покойный Вивьен смотрел, какую классику брать и кто будет ее играть. Леонид Сергеевич брал одного или двух сильных артистов, вокруг них собирал средних, и этого одного или двух хватало на весь спектакль, потому что к ним и остальные подтягивались. А директор берет «Гамлета», «Отелло» и назначает на роль принца артиста X. А он — хороший артист на роль купцов у Островского. Он может сыграть вам любого купца, но не Гамлета. Хотя Гамлета еще куда ни шло, Гамлета он тихо играет. А Отелло уж совсем никуда… А критики, которые помогали снимать Горбачева, молчат, не могут же они сказать, что это хуже, чем при Горбачеве, ведь они сами добивались. И режиссура у него тоже сомнительного свойства. Y, например. Он же Чехова провалил, а директор говорит: «Нет, это было интересно…» Этот Y что делает: «Давайте-ка повторим», — говорит. Да еще раз повторим, да еще раз… Он, конечно, понимает, что актер от повторений тверже становится на ноги… Но ведь весь аппетит пропадает от простого повторения, понимаете?.. А Вивьен делал совсем по-другому. Он говорил: «Ну ладно, сейчас мы на этом закончим, вы подумайте, повоображайте, а завтра повторим… »

Однажды он спросил:

— А скажите, пожалуйста, вам как было лучше Гамлета играть — с партнерами или без?

— Как вам сказать… Я ведь с партнерами играл давно и недолго, год с небольшим… Но если подумать, то, пожалуй, одному было лучше.

— Конечно, лучше! — обрадовался он. — Никто не мешает!.. Гамлета, как я теперь понимаю, я играл неважно, молод еще был, опыта не хватало…

— Но ведь вам было лет сорок, Бруно Артурович?

— Сорок два… А вам?

— Начал в двадцать семь…

— Нет, актерский опыт у меня был, а вот человеческого не хватало…

— А с Козинцевым вы ладили?

— Вроде ладил… Но ведь он привык по кусочку, а нам нужно целиком…

Это был разговор посвященных, и Р. признался:

— Мне кажется, Гамлета надо играть много лет… Тогда в него входит твоя жизнь, успеваешь подтянуться к нему… После Гамлета все остальное — мелочовка, мне кажется… Хотя, конечно, есть Лир… Пушкинские роли…

— Да, — сказал Бруно, но было неясно, согласен он с артистом Р. или нет. — И потом — зритель… Ведь это очень тонкая штука… Вот Игорь Горбачев говорит: «Дуй на зрителя, и все!..» Это его метод… Так и дует всю жизнь. А я так не могу. Если начнешь конкретно разговаривать со зрителем, он оглядывается на заднего соседа, с кем я заговорил: с ним или с тем, который сзади?.. Вот и Тургенева я играю теперь совсем по-другому. Я говорю в сторону зрителя, но не с ним буквально, а с воображаемой Савиной… Зритель должен почувствовать ее образ в моем воображении. И его воображение должно работать, иначе он отвалится. «А-а-а! — мол, — ничего там нет, все они представляют…» Зритель — тонкая штука… Вы не видели «Макбета»?

— Нет еще, — сказал Р. Речь шла о недавней премьере БДТ, где леди Макбет сыграла Алиса. — Говорят, что хорошо.

— По-разному говорят, — задумчиво сказал Бруно.

— А вам как?

— Ну что же, это неплохо… И для себя он кое-что сделал, этот Макбет… Хотя, конечно, по мне он должен быть другой, понимаете?.. То есть не то чтобы должен, а хотелось бы…

В другой раз он сказал: — Простимся на время. Я сейчас пойду наверх, там, на следующем этаже, лежит наша няня. Ей девяносто лет… Как я теперь буду без нее?.. Жена умерла довольно давно, и няня все делала по дому: закупала, готовила… Мы с ней по старой военной привычке запасались продуктами. Сахару — так мешок!.. И картошки мешок!.. И прочего, и прочего…

— Няня… Я даже не знаю, няня это или кто, — сказала Ирина. — Мама умерла, когда мне было восемнадцать, и вот взяли в дом ее. Мария Ивановна Икконен, ингерманландка… Советская паспортистка отломала от фамилии одно «к». Она родилась в Ленинградской области, после войны была выслана в Финляндию, на родину, она и сестра. И обе после войны вернулись. Что их так страстно тянуло назад?.. Семьи не было ни у одной, ни у другой… Может быть, то, что до войны у них была корова?.. Ее сестра вернулась и нашу няню вызвала к себе. После колхоза Мария Ивановна получала триста двенадцать рублей пенсии… Сколько же лет она жила у нас?.. Тридцать четыре… У ней были больные почки, и я тогда бегала в больницу к папе и к ней… Она была верующей, была прихожанкой финской церкви на Большой Конюшенной…

На субботу и воскресенье артист Р. уходил домой, и, видимо, соскучившись по собеседнику, Бруно Артурович встретил его сердечно.

— Ну вот, явился наконец!.. Христос воскресе!..

— Воистину воскрес!..

Они троекратно расцеловались. Бруно достал из своей тумбочки пасхальное яйцо, крашенное домашним луковым способом, и одарил им соседа.

— А теперь чокнемся, — предложил он и ткнул носиком своего пасхального яичка в носик дареного.

Дареное оказалось крепче, и Бруно погрустнел. Он развел руками и покивал головой, выражая вынужденную покорность. Имелась в виду старинная примета, согласно которой владелец ломкой скорлупы уйдет из жизни раньше, а тот, чье пасхальное яйцо осталось целым, дольше задержится на этой земле.

— Ну вот, мне, значит, — сказал Фрейндлих и не закончил фразы.

Р. стал спорить и изображать на лице, что примета никакого реального смысла не имеет и принимать ее всерьез никак нельзя, но на все его тирады Бруно махнул изящной рукой…

Вошла сестра и поставила ему капельницу.

— Этот Y, скажу я вам, большой нахал. Это видно. Ведь нужно соизмерять свои возможности, а он не соизмеряет. Я сказал директору: «Он у вас будет главным режиссером». Испугался. «Только, — говорит, — через мой труп». — И Фрейндлих прочел из Шекспира: «Весь мир — театр, все женщины, мужчины в нем актеры, и каждый не одну играет роль…» Жак-меланхолик — наша с вами роль… Вот Кожич — это был умница. Пил сильно… Месяц в запое, а два-три месяца ничего… Потом опять запой. Утром встанет, долго смотрит на штаны и говорит: «И вот так каждый день? Каждый день влезать в это? Неужели нельзя как-нибудь обойтись?.. Нет, видимо, нельзя, не поймут, если приду без штанов…» И вот так мог философствовать два часа…