Валерий Гаркалин - Катенька

Алкогольные проблемы начали возникать у меня не только на съёмочной площадке, но и в театре.

Приблизительно в тот же период я дважды побывал со спектаклями по Мрожеку на его родине, в Польше. Первый раз был фестиваль драматургии Мрожека. Он лично приехал из Франции, где жил, в Польшу, и десятки театральных коллективов показывали мастеру своё прочтение его пьес. Больше двух десятилетий я не могу забыть своего ощущения. Играть роль в пьесе моего любимого драматурга в его присутствии! Такое не забывается. Сам Мрожек потряс не только меня, но и всех присутствующих. За много дней фестиваля он не произнёс ни единого слова. Лишь иногда значимые междометия вырывались из его рта. Мы считали, что он возмущён увиденным, и не находили себе места. Но люди, знавшие его давно и близко, сказали нам, что на сей раз драматург был очень даже разговорчив, фестиваль ему понравился, особенно наш спектакль.

Вторая моя поездка в ту же Польшу со спектаклем по тому же Мрожеку была куда менее удачной. Мы должны были сыграть два спектакля. Первый прошёл вполне успешно, и я даже получил за него какой-то приз. Мы бурно отметили успех. Во время второго спектакля я вдруг понял, что не только играть не могу, а просто умираю. К своему огромному стыду я не доиграл спектакль и ушёл со сцены. Зал ждал минут десять в абсолютной тишине. Вероятно, для зрителей это был шок. Все мои сотоварищи пытались привести меня в порядок и вернуть на сцену. Им это не удалось, и была вызвана машина скорой помощи. Зрителям объявили, что актёру внезапно стало плохо. Они разошлись, наградив нас аплодисментами. Хотя, по смыслу произошедшего, должны были бы освистать нас и забросать гнилыми яблоками. Вернее, меня одного. Ведь только я был виноват в своём состоянии. Приехавший врач очень внимательно меня осмотрел, сделал необходимые уколы и вынес медицинское заключение: «У пана совсем не осталось крови, одна водка».

Так я прославился за рубежами нашей отчизны. Стало окончательно понятно, что со всем этим надо что-то делать.

15 августа 1991 года я закодировался сроком на год. Так что ГКЧП встретил в Прибалтике уже совсем трезвым. Иначе, может быть, я бы его и не заметил. Всё это время Катенька не отходила от меня, всячески помогая мне не сорваться. А когда год прошёл, она предложила мне провести всю процедуру заново. Но я отказался — не потому, что решил развязать, а потому, что поверил в себя. Я вполне осознанно решил, что с алкоголем покончено навсегда, и мне не нужны никакие подпорки для того, чтобы не пить. Но самое интересное в этой истории другое.

Я не первый и не последний артист, освободившийся от алкогольной зависимости. Через несколько лет, когда я признался в СМИ, что некогда сильно выпивал, и лишь Катенька и счастливый случай спасли меня от трагедии, больше всех данной информации были удивлены моя подросшая дочь Ника и Катенькины родители Жанна Рафаиловна и Виктор Евсеевич. Все эти годы при постоянном ежедневном контакте с дочкой и родителями Катеньке удавалось скрывать от них моё пристрастие к алкоголю. Это была её подлинная женская мудрость, в которой мне ещё многажды приходилось убеждаться. Она в гордом одиночестве сносила все семейные проблемы, возникавшие в связи с моим пьянством. Понятно, как тяжело ей приходилось, но никто в семье ею не был настроен против меня, что сослужило прекрасную службу в дальнейшем.

Даже сейчас, когда Катеньки не стало, мы остаёмся настоящей семьёй, хоть и с изъятым из неё стержнем…

Мой приход в Театр Сатиры совпал с трагическими событиями в его истории. С кратчайшим промежутком во времени скончались два крупнейших артиста не только этого театра, но и всей российской сцены, на которых держался репертуар Сатиры — Андрей Александрович Миронов и Анатолий Дмитриевич Папанов. Театр не просто осиротел, он находился в шоковом состоянии.

Валентин Николаевич Плучек очень бережно относился к своей труппе, долго и тщательно подбирал её, и практически одновременная кончина двух ведущих актёров могла показаться действительно катастрофой. Тем более для человека пожилого, каким тогда нам представлялся главный режиссёр. Но Валентин Николаевич стоически пережил удар и начал строить труппу как бы заново, принимая в театр молодых артистов и на них выстраивая новый репертуар.

Я оказался в их числе, более того — очень востребованным, причём в главных ролях. За короткое время мне удалось сыграть в нескольких спектаклях Плучека: Хлестакова в «Ревизоре» Гоголя, Петруччо в «Укрощение строптивой» Шекспира, Курослепова в «Горячем сердце» Островского, Пичема в «Трёхгрошовой опере» Брехта, Тапёра в «Клопе» Маяковского. Это была потрясающая школа.

Спектакли, конечно, не были равноценными. Искусство даже очень больших мастеров не состоит из одних успехов и вершин. Валентин Николаевич был уже весьма немолод, и генерировать новые идеи ему было нелегко. Но подробность и глубина, с которой он разбирал пьесы, точность замечаний, абсолютное понимание самой природы актёрской деятельности у него сохранялись на высочайшем уровне. Плучек не позволял себе халтурить и не давал халтурить своим артистам. Мастер никогда бы не выпустил сырой, не до конца отрепетированный спектакль, в котором он бы не был уверен в каждой детали. Уважение к зрителям и к своей профессии было для него превыше всего.

Поверив в кого-то, Валентин Николаевич предоставлял этому человеку огромные возможности. Как я начал играть у него главные роли, так Миша Зонненштраль начал много ставить, что крайне редко бывает с молодыми артистами. Причём, ставить драматургию, к которой сам Плучек бы никогда не обратился. Кроме «Контракта», прочно вошедшего в репертуар театра, Миша поставил спектакль «Шизофрения, как и было сказано» по Булгакову. В этой постановке я зараз сыграл роли и Мастера, и Понтия Пилата. Это было настоящее актёрское счастье, о котором можно было только мечтать. Миша же был и режиссёром прекрасного спектакля «Папа, папа, бедный папа…» по пьесе Артура Копита, где мне довелось сыграть роль Джонатана.

Внезапный уход Миши из жизни стал для меня настоящей трагедией. Он был не только «моим» режиссёром, приведшим меня в театр, делившим со мной радости и горести репетиций, рождения спектаклей, доверявшим мне воплощать на сцене свои замыслы, но и просто моим другом, что, как я понимаю с годами, не менее важно.

Театр, кино играют в нашей жизни огромную роль, но это всё-таки ещё не вся жизнь. Боюсь, что я это понял слишком поздно.

В начале 90-х годов в огромном количестве стали появляться частные театральные антрепризы. Как и всё в нашем искусстве, они были очень разного уровня, ставившие себе различные, порой противоположные цели. Некоторые их участники собирались, дабы быстро состряпать что-либо хорошо покупаемое, стремительно прочесать сначала ещё не развалившийся тогда Советский Союз, а потом то, что образовалось на его необъятных просторах, и по возможности прихватить дальнее зарубежье, куда стремительно начали переселяться наши соотечественники. Другие, наоборот, искали способ творчески осваивать какую-то иную, чем в репертуарных театрах, драматургию, делать спектакли с новыми партнёрами со стороны, сыграть роли, которые в своих коллективах у них не было бы шансов получить. Да и у режиссёров возникало почти неограниченное поле для экспериментов. Не хочу бросить камень ни в кого из своих коллег, принимавших участие в антрепризных проектах первого образца.