Дмитрий Жуков - Бранислав Нушич

Что ни говорите, а южное солнце и море действуют целительно. Только вчера было пасмурно на душе, и казалось, нет сил жить дальше, а сегодня выглянуло солнце, припекло сквозь одежду спину, и на душе стало легче. Можно, не уставая, смотреть, как накатываются на берег волны, откатываются, подшибают друг друга, рождая все новые пенные узоры. Смотреть на ослепительно сверкающее море, на нестерпимо голубое небо, на зеленые горы, на приморский городок…

Улцинь и в самом деле красив — это нависшее над самым морем пиратское гнездо. Давно уже жители его превратились в мирных рыбаков, но дух средневековья еще живет в нем, в его узких, выложенных плитняком улицах и старых стенах крепости.

С тех самых пор, когда дом местного священника принял под свой гостеприимный кров вымокших до нитки Нушича, Даринку, Миму и Гиту, дела путников пошли на поправку. Прежний план — двигаться на юг как можно дальше — под влиянием чудесной погоды изменился. Воспользовавшись предложением председателя местной общины, путники решили пожить немного в городке, тем более что южнее, в албанских гаванях, пока не было ни одного парохода. Нушич повеселел и размечтался — какой красивый дом он построит на этом берегу после войны.

Здесь, в Улцине, Нушич написал первую страницу книги о трагедии сербского народа. Там были такие строки:

«…Спасибо Улциню! Пять дней отдыха и покоя, которые он нам дал, были долгими, как век человеческий, и прекрасными, как первые весенние дни, особенно после стольких бессонных ночей и тягостных, утомительных дней».

19 января 1916 года стало известно, что южнее, в Медове, пристал большой французский пароход. И снова в путь, и снова налеты австрийских самолетов, и снова переправы вброд.

Французский пароход «Чад» пришел за ранеными и больными. Четыре тысячи двести человек уже разместилось на его палубах и в каютах. Всем прочим предлагалось идти дальше на юг. Солдаты оттеснили от сходен большую толпу, в которой затерялся Нушич с семьей…

И вдруг послышался голос офицера, руководившего погрузкой раненых:

— Где же вы пропадали, Нушич? Мне уже трижды звонили о вас из штаба Верховного командования. Три дня я вас жду. Поднимайтесь на борт!

Пес Риста за время похода через горы ни разу не отставал и не терялся, он сторожил утомленных путников на привалах, он был выносливым и преданным другом. Но теперь и речи не могло быть о том, чтобы взять его с собой на борт парохода, на берегу оставалось столько измученных людей.

Риста носился с лаем по гальке, подпрыгивал, чтобы обратить на себя внимание. А когда пароход отчалил, он сел, поднял морду и завыл.

Пароход шел, не гася огней. В ту войну санитарные корабли еще щадили. В открытом море всплыла немецкая подводная лодка. Немецкие офицеры взошли на борт «Чада» и потребовали сведений о пассажирах. Полковник медицинской службы французской армии сообщил им, что на корабле только раненые и больные сербы. Немецкий офицер спросил:

— Где гарантия, что ваши сведения верны?

— Гарантия — слово французского офицера!

Пароход и подводная лодка благополучно разошлись. О, рыцарские времена!

В море Нушич усердно помогал врачам-французам. Трижды в ночь его будили для участия в церемонии спускания в море умерших. Корабль останавливался. Вместе со священником Нушич подписывал нужные документы.

Двадцать четвертого января корабль прибыл к острову, торчащему из моря неподалеку от Марселя. А после пятидневного карантина всех перевезли в город. Раненых разместили в госпиталях и казармах, здоровым, по заранее составленному списку, выделили номера в гостиницах.

В списке против фамилии Нушича значилось «писатель». Соответственно, ему выделили роскошный номер в первоклассной гостинице «Женева». Вылощенный портье с изумлением взирал на странную четверку, появившуюся в холле гостиницы. Нушич, Даринка, Мима и Гита выглядели оборванцами в своей видавшей виды одежде, к тому же еще прошедшей дезинсекционную обработку в карантине. С отчаянием во взоре портье разглядывал документы, которые удостоверяли право этих оборванцев на вторжение в гостиничный рай, сверкавший полированным деревом, мрамором и осененный мохнатыми пальмами в больших кадках.

Не согласится ли мсье переночевать в другой гостинице? Все будет устроено. Там не так комфортабельно, но, мсье сам понимает… Короче говоря, Нушичи заночевали на четвертом этаже какой-то третьеразрядной гостиницы и лишь на другой день, разыскав представителя сербского правительства и разжившись у него деньгами, а следовательно, и новой одеждой, вернулись в «Женеву».

В Марселе Нушич пробыл недолго. Выяснилось, что за роскошный номер гостиницы платить будет нечем. Агу известили, что с 1 января 1916 года, в целях экономии, его имя вычеркивается из выплатного листа. В письме министру просвещения от 19 февраля 1916 года Нушич писал:

«Я верю, что эта бюджетная экономия проводится не для того, чтобы оставить меня с семьей на чужбине без куска хлеба и заставить под старость искать работу на фабрике, и прошу господина министра исправить положение как можно скорее…»

А пока Ага с Мимой и в самом деле пошли наниматься рабочими на оружейный завод. Об этом прослышали французские власти. К Нушичу явились два французских чиновника и сказали, что французское правительство считает своим долгом позаботиться о сербском писателе. Пусть он не ходит на завод, а сидит и пишет. Ежемесячно ему будет выплачиваться определенная сумма.

Нушич смутился и стал говорить, что произошло недоразумение. Он не может принять денег, так как считает, что сербское правительство само позаботится о нем.

Действительно, вскоре Нушичу положили маленькое жалованье, назначив секретарем сербской скупщины, которая находилась в Ницце.

Ожидая назначения, Нушич работал. Как-то он сказал зятю:

— Я тебе прочитаю «Подозрительную личность», которую записал по памяти. Если рукопись в Сербии пропала, я думаю отдать в театр это. Кажется, написал все полностью, ничего не пропустил.

Нушич раскрыл рукопись и прочитал оба действия «Подозрительной личности». Впоследствии выяснилось, что он действительно восстановил комедию дословно. Некоторые места он улучшил, кое-что добавил. Например, во втором действии, третьей сцене чиновник Жика спрашивает просителя, есть ли у него свидетели, и тот отвечает: «Бог мне свидетель, господин Жика!» Нушич дописал такую реплику Жики: «А есть у тебя какие-нибудь другие, более надежные свидетели?»

Вскоре зять уехал на Корфу, где разместились остатки сербской армии.

В залитой солнцем и напоенной запахом цветов прекрасной Ницце Ага пробыл недолго. Еще весной он оказался с Даринкой в Париже. Там их покинула дочь, уехавшая к мужу.