Александр Мацкин - Орленев

«Знаменитую сцену третьего акта г. Орленев играл именно так,

как хотел того Гоголь». Врал он вдохновенно, с той одержимостью

или, может быть, фантасмагоричностыо («хаос лжи», как

сказано в рецензии), которая как бы предвосхищала трактовку

Михаила Чехова в наши двадцатые годы. Тем обидней, что в сце¬

нах, где Орленев держался в границах реального быта, он сби¬

вался в водевильную фельетонность («резко комическую мимику

и интонации»), против которой возражал Гоголь. И потом его

милая, виноватая, растерянная улыбка нашалившего мальчика

никак не шла в тон с душевной исступленностью и «надрывом»

сцены вранья. Итак, роль Хлестакова не поколебала репутацию

Орленева, по и не продвинула ее вперед, все признавали его яр¬

кую одаренность, по никто нс мог сказать, какое у него амплуа,

в чем, собственно, его призвание; все опять сошлось вокруг во¬

девиля и легкой комедии.

Видимо, этой неуверенностью и следует объяснить, что роль

Джека в инсценировке Доде так ему и не досталась, вместо нее

ему поручили роль-аттракцион в «Тетке Чарлея» — известном

фарсе англичанина Брандона Томаса, плохо переведенном на рус¬

ский язык с немецкого (!) кем-то из членов семьи Корша. Люди

старших поколений помнят эту комедию по фильму, который

у нас показывали не то в тридцатые, не то в сороковые годы. Со

сцепы театров «Тетка Чарлея» сошла вскоре после революции (и

появилась совсем недавно в телевизионной постановке). Ве¬

селая, написанная ловко, даже с блеском, она привлекла сто¬

личную публику начала века комбинацией салона и казармы,

странной смесью английской чопорности и английского балагана.

И чем больше было балагана, тем триумфальней шла «Тетка

Чарлея».

Юмор Орленева в этой комедии интриги и неузнавания был

бесцеремонный, соленый, он не гнушался приемами клоунады, и

его «комизм акробатического свойства» 20 очень понравился мос¬

ковской публике. «Я не думаю,—писал критик «Новостей дня»,—

чтобы когда-нибудь за все тринадцать лет, что существует кор-

шевский театр, в нем смеялись так много, так громко, так дружно,

с таким ожесточением, право, как на первом представлении

«Тетки Чарлея».

Герой Орленева — лорд Френкерт Баверлей, или в просто¬

речье Бабе, чтобы выручить своих товарищей, таких же, как и

он, оксфордских студентов, затеявших любовную интригу, грими¬

руется теткой одного из них, миллионершей из Бразилии, под

высоким покровительством которой ничему не будет запрета.

С той минуты, как Орленев в дамском костюме и соломенной

шляпке «тарантасом» появлялся на сцене, на зрителя обруши¬

вался каскад неожиданностей и мистификаций — молодые де¬

вушки открывали ряженому Бабсу свои сердечные тайны и цело¬

вались с ним, что приводило в отчаяние его ревнивых коллег, по¬

жилые мужчины довольно решительно ухаживали за ним, и он

охотно принимал их авансы. Бравый оксфордский студент и

в женском платье оставался выпивохой, повесой, неутомимым об¬

жорой, бретером, курильщиком, сквернословом и т. д. В азарте

игры Орленев переходил границу, которая как будто должна раз¬

делять искусство театра и искусство цирка, но никто не мог бы

его в том упрекнуть, потому что его клоунада была необыкно¬

венно находчива, хотя мало чем отличалась от цирковых номеров.

За чайпым столиком он наливал сливки в цилиндры, падал со

стула и тащил за собой скатерть вместе с посудой, со всего маху

несколько раз подряд прыгал в окошко, делал на сцене кульбиты,

стаскивал с себя юбку, а друзья опять ее па него напяливали, са¬

дился за пианино с самым серьезным видом и пел «тарарабум-

бию» и т. д. И все это проделывал с изяществом, стремительно,

с головокружительной легкостью. Его выдумка, казалось, не

знала предела: «Колесо фарса вертится все быстрей и быстрей.

Уже нельзя разобрать отдельные слова, фразы. Все сливается

в какой-то гул. Если вы и теперь не увлечены общим потоком,—

писал тот же критик «Новостей дня»,— если скептическая улыбка

все еще не сошла с вашего лица — вы, сударь, камень! сударь,

лед! Вы разучились смеяться» 21. С легкой руки Орлепева «Тетка

Чарлея» на долгие годы вошла в репертуар русского театра.

По жанру это была комедия на грани клоунады, и недаром

Мейерхольд, звавший в начале революции театр к союзу с цир¬

ком, в качестве одного из высших, классных образцов такого ис¬

кусства ссылался на игру Орленева. Но была в «Тетке Чарлея»

и другая сторона — трагикомическая. В мемуарах Орленев вспо¬

минает, как, словно в отместку за то, что вместо драматической

роли ему поручили фарсовую, он сыграл ее «трагически, с боль¬

шой неврастенией» 22. Слово «трагически» здесь не совсем подхо¬

дит, но ожесточение и веселая ярость в его игре действительно

были. Роль развивалась все нарастающими толчками, взрывами,

и в самом ее динамизме, в отчаянном темпе можно было почув¬

ствовать безудержность натуры Орленева, его сильный и ищущий

приложения актерский темперамент.

В конце того же сезона в истории русского театра произошло

немаловажное событие: власти разрешили актерам играть вели¬

ким постом. И группа молодых коршевцев — Орленев, уже из¬

вестные нам Домашева, Туганов, их товарищи, тоже будущие

знаменитости — Кондрат Яковлев, Петровский, Никитина,— со¬

ставила товарищество и поехала на великопостные дни в Ниж¬

ний Новгород на гастроли. В неопубликованных воспоминаниях

А. А. Туганова подробно описывается эта счастливая поездка:

публика радушно принимала москвичей, овациям не было конца,

сборы держались устойчиво, и коршевская молодежь жила при¬

певаючи, не считая денег. И эта расточительность подвела гастро¬

леров в конце поездки.

Случай, о котором рассказывает Туганов, кажется невероят¬

ным, но воспоминания этого актера, впоследствии ставшего вид¬

ным деятелем азербайджанской сцены, написаны с достовер¬

ностью, исключающей возможность вымысла. «Один из нижего¬

родских помещиков, известный охотник, купил у нас спектакль,—

пишет мемуарист.— Мы охотно пошли на эту сделку и с нетерпе¬

нием ждали публику, которую он, очевидно, пригласил. Билетов

в кассе не было, но к началу спектакля зрителей тоже не было.

Мы волновались, не зная, что делать. Билеты проданы, а зрителей

нет. .. И вот, верхом на лошади, въехал этот самый помещик.

Оставив лошадь в коридоре, он со своей охотничьей собакой про¬

следовал в партер и сел в первом ряду» 23. Переполох был неслы¬

ханный.

Время истекало, надо было начинать спектакль, и молодые