Александр Мацкин - Орленев

гии, к толкованию каждой роли в отдельности; партитуры спек¬

такля в целом, гармонии всех его звеньев он редко касался, в этом

он нс был силен, в чем пс заблуждался. Чтобы возместить эту

осознанную слабость, он щедро пользовался опытом литературы

близкой по духу и смежной по сюжетам. Человек тогда еще не

очень начитанный, он обладал редкой чуткостью в сравнительном

анализе как средстве эстетической оценки. Подобно основателям

и первым актерам МХТ, он искал модели для театра у русского

психологического романа XIX века, и прав был П. А. Марков,

когда в 1923 году в заметке об игре Орленева в «Горе-злосчастье»

писал: «В его таланте — глубокие струи Достоевского» 5.

Чувство Рожнова в третьем акте нельзя передать более верно,

чем словами Достоевского: «.. .что сделал мне злой человек?

А срамно сказать, что он сделал. ..» Мало того, что Рожнова, как

и Макара Девушкина, в пословицу ввели,— «до сапогов, до мун¬

дира, до волос, до фигуры моей добрались. ..» 6. За тридцать лет

службы Макар Девушкин притерпелся к травле и помыканию:

«Я привык, потому что я ко всему привыкаю...» У Рожнова,

тоже человека безответного, такая привычка еще не выработалась,

и, хотя вкуса свободы он никогда не узнает, его терпению есть

предел. Только, прежде чем произойдет взрыв и «мошка малень¬

кая» взбунтуется, у игры Орленева будет еще одна стадия — ста¬

дия удивления. Его сознанию человека, до конца еще не распя¬

того в этих жалких «коридорах власти», непонятно, откуда бе¬

рется такое беспричинное зло в людях, и чем оно держится, и

почему так заразительно. Он готов задуматься, только времени

для спокойного размышления у него нет, потому что пытка ста¬

новится такой невыносимой, что молчать больше нельзя.

И «тварь мелкая» подымает голос: «Да ведь, ваше превосхо¬

дительство, и крысу поганую станете ногой шпынять, она в сапог

вцепится, а я человек по образу божию и подобию!» Что же, это

голос протеста? Скорее, отчаяния, но отчаяния, которое придает

мужество самым слабым; его, «тряпку брошенную», топчут, и,

выйдя из себя, он ни перед чем не остановится. «Троньте только,

драться буду! Драться!» Эта тема амбиции привлекала Орленева

и в роли Аркашки в «Лесе». Но там у нее была комическая

окраска, а здесь исход трагический. Лев Никулин в книге «Люди

русского искусства» писал, что зрители (речь, видимо, идет о зри¬

телях дореволюционных) смотрели «Горе-злосчастье» с участием

Орленева только ради одной сцены «объяснения чиновника с его

превосходительством»7. Утверждение это вряд ли справедливо,

потому что трагедия Рожнова у Орленева только начинается со

сцены объяснения с генералом. Это был очень яркий, но мгновен¬

ный порыв, а нравственные страдания прозревающего человека

с их мучительной длительностью были еще впереди.

Время в «Горе-злосчастье» течет медленно: между третьим и

четвертым актом пьесы проходит около трех недель. Для Рож¬

нова это вечность: все в его жизни сломалось, все корни подруб¬

лены. Труженик и трезвенник, он стал бродягой и пьяницей, от

его благополучия не осталось и видимости, и нет никого в губерн¬

ском городе, кто был бы теперь ниже его. Удрученная Оленька

и ее хищная мамаша-сводня, не ожидавшие такого оборота собы¬

тий, принимают меры, чтобы вернуть заблудшую душу па пра¬

вильную стезю — с этих долгих и скучных разговоров-хлопот и

начинается четвертый акт. Высокий покровитель семьи Рожновых,

хотя он и возмущен скандальной выходкой молодого чиновника,

в конце концов снисходит к женским слезам и готов засту¬

питься за этого «преестественного негодяя», если он явится

к нему с повинной. Пока идет уламывание помещика, никто не

знает, где находится Рожнов, под каким забором, бедняга, сва¬

лился. Он появляется в конце акта, и его объяснение сперва

с Марьюшкой, а потом с Оленькой и составляет кульминацию

драмы.

По ремарке автора, Рожнов в этот момент «несколько хмелен»,

Орленев играл его трезвым. И одет он был бедно, но опрятно, без

явных следов непутевой, подзаборно горькой жизни. Орленев не

любил живописных лохмотьев на сцене, и нищета его Аркашки

в «Лесе» или Актера в «На дне» не была нарочито вызывающей,

бьющей в глаза. Зачем эти материальные знаки катастрофы? Не¬

порядок душевный не требует непорядка в костюме, такая син¬

хронность может быть только навязчивой *. Перемены, которые

произошли с Рожновым, настолько разительны, что их не следует

подчеркивать грубо бытовой краской. Я не знаю, какими техни¬

ческими приемами пользовался Орленев, но его герой после всего,

что с ним случилось, сжался в комок и одряхлел в свои двадцать

с чем-то лет: посерело лицо, потухли глаза, у губ появились мор¬

щины, улыбку исказило страдание. И самое главное — голос стал

глуше и ритм речи замедлился.

В четвертом акте из простодушной юности он сразу шагнул

в старость, которая во всем изверилась. С какой отчаянной отва¬

гой он защищал честь Оленьки, но ведь похоже, что и она его об¬

манула: «На какого дьявола она к своему барину бегает? Ночи

гостит!» Дорого обходится ему это знание, но из яда сомнения

рождается его робкая мысль. «Горе-злосчастье» — пьеса реперту¬

арная, ее много играли в конце прошлого и начале нынешнего

века и, по свидетельству мемуаристов, не стесняли себя в купю¬

рах; особенно много вымарок было в первом я четвертом актах

с их откровенным нажимом на мелодраму и публицистику. Вот

передо мной суфлерский экземпляр этой объемистой пьесы, где

рука режиссера размашисто прошлась по всему тексту, но не

коснулась монолога Рожнова в четвертом акте: «Проклятые мы

с тобой люди, Марьюшка, что родились в бедности да в невеже¬

стве, а понимание чувств господом богом не отнято» 8. У Орле-

нева эти слова были едва ли не главными в разговоре Рожнова

* Он изменил этому правилу, когда готовил пьесу Чирикова «Евреи»:

перед поездкой на гастроли в Германию купил на базаре в Лодзи рваную

одежду, просто отрепья, для правдоподобия сцепы, где безымянные ста¬

тисты изображали жертв погрома в одном из городов Северо-Западного

края

с Марьюшкой — таков итог его жизни *. Момент сознательности

(как всегда в игре Орленева) знамепует начало трагедии.

Пытка Рожнова на том не кончилась. Вбегает Оленька, и за¬

вязывается диалог с ней. Он ждет упреков, бурных объяснений,

скандала; она же вяло, для приличия обругав его, проявляет не¬

ожиданную снисходительность. Оленька готова его простить, если

он примет ее условия. Голос у нее сладкий, интонации жесткие,