Андрей Румянцев - Вампилов

«Назавтра я приехал. Пассажиры, толкаясь и переругиваясь, бросились к выходу с перрона. Их лица мне показались враждебными, насмешливыми. Меня, конечно, никто не встречал. Голос из репродуктора манил умыться, постричься и поужинать в ресторане. Меня раздражал этот сонный, кокетливый женский голос. А тут еще дождь, мелкий, противный, бесконечный, как сама разлука. Дома мне дали адрес какого-то знакомого, где я мог переночевать, а может быть, поселиться. Я нашел этот домик на окраине, в начале небольшого переулка, в глубине двора, обсаженного со всех сторон черемухой и яблонями. Минут пять возился с хитроумной задвижкой садовой калитки, но так и не открыл ее. Вышел хозяин, невысокий, пожилой, с виду сердитый человек в калошах на босу ногу, с шарфом на шее. Взглянул на мой чемодан, прищурился, открыл калитку:

— Ага, студент прибыл. Проходи, проходи. Писали мне про тебя.

Спать меня устроили на веранде. В темноте я разглядел только густую завесу черной мокрой листвы и висящий на стене над моей раскладушкой велосипед без шин. Обода его слабо поблескивали. Пахло черемухой и керосином. Я быстро уснул».

Думается, здесь достоверно передано настроение семнадцатилетнего паренька, впервые надолго оторвавшегося от дома, — его настороженность к незнакомым людям, печаль первой разлуки.

Попытка поступить в университет, однако, не удалась: Вампилов получил «двойку» по немецкому языку. Заметим, что в тот же год на филологическое отделение вуза поступал и будущий прозаик Валентин Распутин. Он успешно выдержал экзамены и был зачислен студентом. Упоминаем же об этом мы потому, что тогда, в 1954-м, Александр и Валентин не познакомились друг с другом. Абитуриентов, мечтавших стать филологами, оказалось больше сотни, и в этой многолюдной компании только случайность могла познакомить будущих друзей.

Саша вернулся в Кутулик и пошел работать в районный Дом культуры. Его устроили техническим работником, но, зная, что он хорошо играет на гитаре, мандолине, владеет нотной грамотой, поручили вести струнный кружок.

И тут мы опять можем сказать об острой наблюдательности Вампилова. Чем бы он ни занимался, а его память, как бесценная копилка, пополнялась новыми впечатлениями. И сохранялись в ней не случайно и хаотично запавшие наблюдения, а словно бы отобранные будущим писателем, заранее знавшим, что ему пригодится уже вскоре. Читатель убедится в этом по очерку «Как там наши акации»:

«Клуб в райцентре — средоточие интеллектуальной жизни, что ни говорите. На месте нового я помню старый, бревенчатый. Послевоенный. Тот, с кинокартинами по частям, с могучими докладами, с вдовами, с чечеткой, с драками и неминуемым вальсом “На сопках Маньчжурии”, исполняемым баянистом Семененко. Потом — наш клуб, с духовым оркестром, с драмкружком и полонезом Огинского, а позже — с блюзами по щербатому полу. Помню, как всегда и неудержимо нас тянуло в клуб, какими необыкновенными людьми мы считали всех баянистов и худруков, которые менялись тогда чаще, чем времена года. Это были бедовые ребята. Они приезжали в Кутулик на товарных поездах, ослепляли публику невиданной галантностью, неслыханной игрой на баяне, сатирическими куплетами, пропивали иногда часть реквизита и исчезали, как в сказке».

И в очерке «Прогулки по Кутулику»:

«Я думаю, что самые страстные поклонники танцев — это как раз те, кто, присутствуя на танцах, в танцах не участвуют. Встретить их можно почти всюду, есть они и в кутуликском клубе. Ростом уже не маленькие, но по-детски еще худые и угловатые, они стоят у выхода из фойе, разговаривают между собой и занимаются как бы больше всего друг другом, своей компанией, тем самым явно выказывая равнодушие к танцам. Вы там, дескать, давайте, шаркайте, протирайте сколько влезет полы, они казенные, а мы тут малость постоим, поговорим, у нас дела поважнее. На самом деле не думают они ни о чем, кроме танцев, и ничего, кроме танцев, не видят. Взгляды, которые бросают они как бы вскользь на сидящих вдоль стены девчонок, выдают их с головы до ног. Воображение их кипит, нервы напряжены, в головах бродят угрюмые, недетские мысли. Драма, которую переживает эта компания, называется несовершеннолетие».

Неудача с поступлением в университет, конечно, расстроила Александра. Было неприятно: брат Миша за год до того с отличием окончил геологический факультет и был оставлен на кафедре университета, сестра Галя не имела проблем с учебой в педагогическом институте, получила диплом и начала работу в школе, а он… Саша с усердием занялся немецким языком, заново штудировал школьную программу по истории и литературе. Через год он стал студентом университета.

Главный вуз Иркутска имел необычную историю. Открыт он был в самый разгар Гражданской войны, в 1918 году, правительством Колчака. Шло жесточайшее противостояние классов, Сибирь кишела иностранными интервентами, а в срединном городе ее нашлись управленцы, подвижники просвещения, подготовленные педагоги, чтобы принять молодых людей, чудесным образом не вовлеченных в междоусобицу, и усадить в студенческие аудитории! Второй раз судьба облагодетельствовала университет опять в трагическое для страны время — в дни Великой Отечественной войны. В Сибирь были эвакуированы из западных городов многие ученые. В Иркутск, в его «молодой» вуз, попали тогда выдающиеся филологи — К. Азадовский, С. Лурье, К. Копержинский, М. Альтман. Их научная и педагогическая работа здесь сразу повысила уровень обучения студентов. Как писала в своей книге профессор Н. Тендитник, «их лекции слушали тогда вместе студенты и преподаватели».

Здание университета, одно из красивейших в городе, служившее когда-то питомцам института императора Николая I, затем пансиона благородных девиц, выходило фасадом на Ангару, на улицу, справедливо названную Вузовской набережной. Рядом с университетским зданием и сквериком располагались корпуса и зеленый уголок медицинского института. А если учесть, что напротив этих вузов манил зеленью роскошный сад имени Парижской коммуны, где с весны до холодов ранними вечерами играл духовой оркестр, а поближе к сумеркам — эстрадный оркестр на танцевальной площадке, то можно представить, как бурлила тут молодая жизнь.

Уже в первых студенческих рассказах Вампилов не мог не представить читателю и альма-матер, и городские улочки, и скверы, и знаменитую сибирскую реку. Один отрывочек из новеллы «Студент» хочется привести:

«Он сбежал по лестнице, быстро прошел прохладный сумеречный коридор, толчком распахнул дверь и на мгновение ослеп от резкого майского солнца.

День не жаркий, ветер ровный, бодрый, с запахом реки и черемух, без конца идут быстрые плотные тени. Напротив в сквере струится зеленый поток березовой листвы, за ней качается серебряная челка фонтана. Ветер бросает струи воды мимо каменной чаши, далеко на асфальт стелется белый водяной дым, под ним визжат, носятся голоногие девчонки.