Андрей Румянцев - Вампилов

«Рассказал историю о том, как выбирал между женой и любовницей.

— В наше время не найдешь человека, который бы не рисковал».

«Она: “Я люблю делать людям добро, если это мне недорого стоит… Я добрая, сердечная, очень переживаю, когда ссорюсь с любовником, но вместо того, чтобы к нему вернуться, завожу нового”».

«Забыть меня здесь, когда мы рядом, — это значит замуровать меня в толпу соглядатаев. Это невозможно. Из этой свинцовой стены будет торчать моя к тебе нежность, так же как если бы торчала из моей могилы моя рука. Ты этого не вынесешь».

Как-то Валентин Распутин в беседе со мной (она опубликована) сказал, что его родная деревня дала ему столько сюжетов, сколько он никогда не сможет использовать. На несколько писательских жизней хватило бы.

Александр Вампилов мог повторить это признание. Кутулик, окрестные села, земляки, близкие и дальние, подарили ему столько жизненных историй, человеческих судеб, смешных и трагических происшествий, что ему хватило бы с лихвой и на будущие пьесы, и на новые рассказы, и на замышляемый роман, да и не на один.

Но Вампилов всегда шел от реализма «внешнего», бытового к реализму «внутреннему», психологическому. Нельзя сказать, что первого из них ему удавалось достичь легче, а второго — труднее. Внешняя достоверность описываемого никогда не стояла рядом с правдоподобием. Достоверность, «вещность», бытовая и социальная узнаваемость тоже даются не каждому автору. Вампилову, с его знанием быта таежных, приречных поселков — сибирских Чулимсков, деревенек с названиями «Ключи» да «Потеряиха», — было увлекательно повествовать о них: в таких «палестинах» он родился, вырос, жил не один день. Его приметливый глаз, а особенно внимательная и вдумчивая душа замечали и их красоту, первозданность, согласие с природой, и их оторванность от обжитого мира, потерянность в немыслимых захолустьях, сонную дрему людских желаний. Все это навсегда отложилось в памяти, и трудность воплощения понятного и близкого на бумаге состояла, может быть, только в том, какие краски выбрать и с каким чувством — любовью или жалостью, тревогой или надеждой — рисовать. Он любил свою родину, слышал ее материнский зов, знал ее сокровенные думы и потому не мог ошибиться ни в выборе лиц, ни в составе красок. Но вот психологическая точность требовала иного. Жизнь души самой незатейливой, распахнутой, проявляющей свою суть просто и понятно, вдруг оказывалась в глубине трудно постижимой, загадочной тайной. И что она, такая душа, явит завтра, к чему — к добру или злу — устремится, и как объяснит она мотивы своих метаний — вот загадки, разгадать которые берется писатель. Кажется, в рассказе или повести это сделать проще. А в драме — она ведь не позволяет автору пускаться в разъяснения, она предполагает, что герой обнажит свою душу в разговорах. Удастся ли раскрыть в монологах и диалогах подоплеку человеческих поступков, тайные мысли, оттенки переживаний — всё, что издавна называют психологией? На сцене должны жить страсти, а ведь это молнии, которые трудно поймать.

Летом 1961 года Сашина судьба сделала неожиданный поворот. В Иркутский обком комсомола пришла разнарядка: направить в Москву на журналистские курсы при Центральной комсомольской школе сотрудника молодежной газеты. Или штатного комсомольского работника, проявляющего интерес к журналистике. Целью курсов было дать профессиональную подготовку тем, кто имеет высшее, но не специальное образование. Выбор пал на Вампилова. Правда, обращалось внимание на должность будущего курсанта: в Иркутске решили, что солиднее будет, если Александр поедет в Москву как работник обкома комсомола. В июле его перевели в штат обкома на должность инструктора, а в сентябре он уехал в столицу.

Годичная учеба в Москве была настоящим подарком для Вампилова. Изнурительная газетная текучка — спешная писанина, когда, едва закончив одну корреспонденцию, вынужден браться за другую, постоянные дежурства в роли то выпускающего очередного номера, то обозревателя на редакционной летучке — не давала возможности заняться рассказом или пьесой, которую он давно обдумывал.

Совершенно разладилась семейная жизнь. Работа в вечерней школе оказалась для Люси тоже выматывающей. Среди рабочих парней и девчат — учеников десятилетки — было немало оболтусов. Одни редко являлись на занятия, другие приходили, чтобы поспать на уроках или поболтать с одноклассниками. Те и эти бестолково отвечали у доски, делали бесчисленные ошибки в сочинениях и диктантах, забывали даже то, что изучалось неделю назад. А спрос — с учителя, которого чехвостят на педсоветах, прорабатывают в кабинете директора школы.

При этом не было ощущения дома, общего с Александром. Все слабее и слабее становилась их душевная связь друг с другом. Людмила почти не интересовалась творческими делами мужа, редко бывала с ним на людях и, вчера еще трогательно доверчивая, улыбчивая, становилась все более замкнутой, растерянной и потухшей. Александр с первых месяцев их совместной жизни чувствовал свою вину перед ней. Он любил ее, но всё больше и больше замечал за собой, что испытывает лишь грустную привязанность к той, которой он не принес счастья, не дал уверенности и надежды. В первые месяцы замужества она хотела ребенка, но Саша не согласился с ней. Нужно подождать. Вот он получит квартиру, начнет издавать книги, тогда, через три-четыре года, пожалуйста, можно заводить малыша. А сейчас… Какой ребенок, если в двухкомнатной квартире ютятся пять взрослых людей? Отчужденность, словно болезнь, усиливалась. Саша надеялся, что разлука покажет, как быть дальше.

А поездка обещала многое. Там, в Москве, за месяцы легкой, ни к чему не обязывающей учебы он напишет то, что задумал. Окрыляло естественное для молодого автора желание: показать свои первые опусы в редакциях журналов и издательств. Человеку, мечтающему о стезе драматурга, хотелось завязать знакомства с театрами. Да и просто, в конце концов, увидеть вблизи столичную литературную жизнь!

Центральная комсомольская школа, при которой были открыты журналистские курсы, располагалась в тогдашнем пригороде Москвы — Вешняках. Просторное учебное здание с библиотекой, столовой, спортивным залом, хорошее общежитие, в комнаты которого селили по двое, почти заповедный парк вокруг, а рядом, в двух шагах, знаменитая усадьба Кусково — все это казалось молодым дальневосточникам, сибирякам, уральцам да и сверстникам их из ближних российских городов райским местом. Представьте себе: стипендия — как их вчерашняя зарплата!

Петр Дедов, новосибирский журналист, учившийся с Александром, вспоминал: