Андрей Румянцев - Вампилов

Я пошел в областное управление культуры, к начальнику, и говорю:

— Вот тут есть интересный автор. Я — режиссер, хочу его поставить.

А он:

— Ну оставь мне эту пьесу, я почитаю.

Дня через два звоню. Он:

— Зайди!

Зашел. Он мне:

— Зачем ее ставить? Отец алкоголик, дети покидают его. Зачем все это ставить?

Я говорю:

— Я вижу в пьесе совсем другое.

— Что же?

— Эта пьеса — о доброте, о сердечности человека, который готов принять чужого за своего… — И убеждаю в этом духе.

Он:

— Не знаю, не знаю… Ну ладно. Я человек здесь новый. Рискнем. Ставь, но при условии: если выше не одобрят, то я тебе не разрешал!

Я говорю:

— Хорошо».

Молодой режиссер оказался человеком пробивным. С помощью дирекции театра были получены разрешительные документы (разумеется, потребовались месяцы). Вампилов писал летом 1969 года И. Граковой, работавшей над подготовкой комедии «Старший сын» к выпуску в издательстве «Искусство»:

«Иркутский театр ее принял, а Афанасьев (напомним: главный редактор Министерства культуры РСФСР. — А. Р.) пообещал им ее разрешить… Иркутяне даже уже получили местный Лит. Надеюсь, что эта жизнерадостная пьеса будет поставлена не далее чем в первой половине нового сезона».

И в самом деле, репетиции спектакля начались осенью. В. Симановский рассказывал:

«Позвали Сашу. Мы с ним познакомились поближе, и началась работа.

Это было неожиданно для него. Он сидел на читке за столом и говорил:

— Старик, зачем ты делаешь пояснения? Надо играть, как написано.

Ему казалось: вот текст, пусть артисты выучат его и идут играть. Говорю:

— Нет, Саша, не так…

— А как?

— Ты написал текст. Вложил в него свои представления о жизни, свои чувства. А актеры всего этого не пережили. Им надо идти “в обратную сторону”: от текста к тем чувствам, которые вызывает пьеса. Артисты попытаются окунуться в текст и уже обогащенные выйдут на сцену.

Он говорит:

— Ты прав.

Начались репетиции. Был такой момент, когда не шла ночная сцена с Сарафановым. Актер, игравший музыканта, говорил очень медленно. Я чувствую, что сцена не будет восприниматься, потому что ритм другой. Я артисту так и сяк, а он все равно медленно произносит текст. Наедине говорю Саше:

— Не знаю, что делать! Есть один способ…

— Какой?

— “Заговор”. Ты приходишь на репетицию, актер делает все как раньше. Я беру карандаш и вымарываю его текст на глазах у всех. Он возмутится: “Учил монолог, а его выбрасывают”. Ты как автор скажешь: “Я с режиссером согласен. Раз вы не делаете то, что требует режиссер, то…” Разыграли, как по нотам!

Были сцены, которые никак не получались. Я как-то вел репетицию и говорю:

— Саша, ты видишь, не клеится сцена. Мне кажется, в тексте — длинноты, давай я вымараю два куска.

Он:

— Не горячись.

А после репетиции берет текст и показывает:

— Вот смотри. Если это не сказать (показывает место в тексте), то вроде бы ничего не изменится, но как ты тогда придешь к этому (опять указывает на текст).

Я чувствую, что покраснел. И говорю:

— Ты прав. Извини!

А самый важный момент в нашем общении с Сашей был такой. Уже спектакль был на выходе, но я чувствовал: чего-то не хватает. Он:

— Старик, все хорошо.

А я:

— Нет, не то, не то!

После очередной репетиции идем по набережной Ангары, и я говорю:

— Мы в зале улыбаемся, подтруниваем над Сарафановым, что он играет на похоронах, а не в симфоническом оркестре. Но ведь зритель узнает об этом только в конце пьесы. Подумай. Надо, чтобы зритель с самого начала знал, где играет Сарафанов, тогда он будет сочувствовать герою.

Прошло дней пять. Саша приносит сцену с Соседом: “Сосед: ‘Кого хоронили?’ Сарафанов: ‘Человека’. — ‘Молодого?.. Старого?..’ — ‘Средних лет’…” Ввели актера на эту роль, и все пошло, как по маслу. Все встало на свои места.

Работая с Вампиловым над спектаклем, мы нашли то, что искали: теплую, мягкую иронию. Она обволакивала все сцены.

Памятна премьера, 19 ноября 1969 года. Во время выходов на поклоны я чуть ли не силой вытаскивал Сашу из-за кулис. Прошу артистов: “Вы его держите!” Заскочу за кулисы и тащу его за рукав. Он был человеком очень скромным.

Меня спрашивали, почему наш спектакль пользовался успехом. Ведь мы сыграли его более 700 раз. Думаю, тут случилось какое-то соответствие автора и театра, автора и режиссера. Творческое совпадение. Можно говорить о ремесле, но есть в творчестве нечто потаенное, скрытое в духовных глубинах. У нас оно соединилось.

Наш педагог Захава в Московском театральном училище имени Щукина когда-то наставлял нас, будущих режиссеров:

— Не себя стремитесь преподнести, а автора. Не безликий текст ставьте, а авторский.

Сейчас режиссеры показывают себя, трактуют автора, как им угодно. Театр еще дает представление об эпохе — в одежде, в манерах, в речи. Но представление о душе автора — это часто за семью печатями.

Я люблю читать пьесы Вампилова. Удивительное художественное кружево, тонкое изящное кружево! Оно требует бережного отношения».

Интересно, что молодые актеры — участники спектакля и через много лет вспоминали, какое радостное впечатление оставила у них общая работа над постановкой, какие уроки получили они от автора. Геннадий Марченко был самым юным из них, он играл Васеньку.

«Вампилов видел, — вспоминал он, — как трудно входят в роль актеры. Он понимал, что это очень непросто для нас — “натянуть” на себя чужую судьбу, чужой характер. Вот, например, мой герой. Папа учит его “праведной” жизни, а сам имеет “сына” на стороне, и мой Васенька впервые узнаёт об этом. Это обстоятельство должно найти в моей игре точное выражение. А учтите: мне было тогда только двадцать лет. Помню, репетировали сцену, когда Васенька выпил немножко вина и пришел отец. Следовал диалог Сарафанова и его сына. Сцена не получалась, не было естественности, легкости. В перерыве Саша говорит мне: “Ты забываешь, что он выпил. Вспомни свои ощущения, когда ты впервые выпил. Организм на подъеме. А у тебя это не чувствуется”. И я повел роль по-другому. Появилось особое состояние, заиграл авторский юмор — всё пошло по-иному! Позже мы с партнером даже играли эту сцену в концертах как миниатюру».

«Саша очень хорошо чувствовал возможности актера, — утверждал другой участник спектакля, Валерий Алексеев. — И постоянно поддерживал своей верой каждого из нас. Мне говорил: “Не волнуйся, ты — Сильва!”, то есть такой Сильва, который ему нравился. Репетировали мы со страстью. Я думал каждый вечер, как я завтра пойду на репетицию. Даже играя вечерние спектакли — по двадцать спектаклей в месяц, — да еще работая преподавателем в театральном училище, я думал об очередной репетиции. Помню, первый выход на сцену, постоянная мысль: не растерять то, что наработано на репетициях, попасть в общий ритм игры. Зал поддерживал нас. Постоянно слышался смех.