Джон Гришэм - Вне правил

И это говорит судья, опоздавшая на час.

Макс начинает с протокольных вопросов о том, приходилось ли уже кому-то участвовать в работе жюри присяжных, сталкиваться с системой уголовного правосудия, испытывает ли кто-нибудь негативные чувства к полиции и правоохранительным органам. По большому счету это пустая трата времени, потому что люди редко раскрывают свои истинные чувства в такой обстановке. Однако мы получаем возможность изучить присяжных. Тадео, как я и просил, что-то постоянно строчит в блокноте. Я тоже делаю заметки, но главным образом мое внимание приковано к языку тела. Клифф с помощником сидят через проход от присяжных и внимательно за ними наблюдают. У меня такое чувство, будто я знаю всех этих людей, особенно сидящих в первых четырех рядах, уже много-много лет.

Макс спрашивает, был ли кто-нибудь из них стороной в судебном разбирательстве. Стандартный вопрос, но не такой уж важный. В конце концов, тут рассматривается уголовное дело, а не гражданское. Из девяноста двух человек около пятнадцати признаются, что в прошлом были ответчиками по разным искам. Готов держать пари, что еще человек пятнадцать об этом просто умолчали. Это же Америка! На какого честного человека никогда не подавали в суд? Макс, похоже, приходит в восторг от полученных ответов, будто набрел на благодатную почву, которую теперь остается только возделать. Он спрашивает, может ли имеющийся у них опыт судебного производства каким-либо образом повлиять на их объективность при рассмотрении данного дела.

Ну что ты, Макс. Все просто обожают выступать ответчиками по разным искам. И не имеют ни малейших претензий к судебной системе. Но он продолжает развивать эту тему и дальше, что совершенно бессмысленно.

Исключительно из вредности я поднимаюсь и обращаюсь к судье:

— Ваша честь, не могли бы вы напомнить мистеру Мансини, что мы разбираем уголовное дело, а не гражданское?

— Мне это известно! — огрызается Макс, и мы обмениваемся злобными взглядами. — И я знаю, что делаю!

— Продолжайте, мистер Мансини, — говорит судья. — А вы, мистер Радд, постарайтесь не мешать.

Макс подавляет гнев и немного успокаивается. Сменив пластинку, он переходит к более деликатным материям. Был ли кто-нибудь из ваших близких осужден за насильственные преступления? Он просит прощения за вторжение в столь личную сферу, но обязан это сделать. И надеется найти понимание. Сзади медленно поднимается рука. Это присяжная номер восемьдесят один.

Миссис Эмма Хаффингфорс. Белая, пятьдесят шесть лет, работает диспетчером в компании грузовых перевозок. Ее сын двадцати семи лет отбывает двенадцать лет за вторжение в чужое жилище в состоянии наркотического опьянения. Как только Макс видит ее руку, он тут же вскидывает свою и умоляюще произносит:

— Только, пожалуйста, никаких подробностей. Я знаю, что это очень личный и болезненный вопрос. Меня интересует только одно: считаете вы свой опыт столкновения с системой уголовного правосудия удовлетворительным или неудовлетворительным?

Ты это серьезно, Макс? Мы тут не проводим опрос по оценке потребительских свойств товара.

Миссис Хаффингфорс медленно поднимается и говорит:

— Я считаю, что с моим сыном система поступила справедливо.

Макс разве что не прыгает через перила, чтобы ее обнять. Да хранит вас Бог, дорогая, да пребудет с вами милость Господня! Что за торжество сил добра! Радость твоя, Макс, совершенно неуместна. До номера восемьдесят один мы точно не доберемся.

Присяжный номер сорок семь поднимает руку, встает и говорит, что его брат получил срок за нападение при отягчающих обстоятельствах, и, в отличие от миссис Хаффингфорс, он, Марк Уоттбург, вовсе не в восторге от того уголовного процесса.

Но Макс рассыпается в благодарностях и к нему. Кто-нибудь еще? Больше рук нет. Есть еще трое, но, в отличие от меня, Макс, полагаю, не в курсе. Это подтверждает, что я подготовился куда основательнее. Но также говорит о том, что эти трое не спешат откровенничать и им есть что скрывать.

Макс продолжает говорить дальше, а время неумолимо подходит к обеду. Он снова вторгается в весьма деликатную сферу, а именно: становился ли кто-нибудь из вас сам жертвой насильственного преступления? Или члены вашей семьи, близкие друзья? Несколько рук тянутся вверх, и Макс, за что ему отдельное спасибо, позволяет нам получить дополнительную информацию, которая может оказаться полезной.

В полдень ее честь, без сомнения изнуренная двухчасовым сидением и, вероятно, соскучившаяся по ломтикам яблока, объявляет перерыв на полтора часа. Тадео хочет остаться на обед в зале суда. Я вежливо обращаюсь с этой просьбой к его конвоиру, и тот, к нашему удивлению, не возражает. Напарник быстро мчится в ближайшую кулинарию и возвращается с сандвичами и чипсами.

За едой мы разговариваем, понизив голос, чтобы нас не смогли услышать полицейские и судебные приставы. Больше в зале никого нет. Основательность происходящего и сама атмосфера суда возымели действие на Тадео, который больше не чувствует себя уверенно. Он постоянно ловит на себе суровые взгляды тех, кто может оказаться в числе его судей. Он больше не считает их похожими на себя.

— Мне кажется, я им не нравлюсь, — тихо произносит он.

Удивительно проницательный молодой человек.

Макс заканчивает около трех и передает слово мне. Теперь мне уже известно об этих людях более чем достаточно, и я готов перейти к отбору. Но это моя первая возможность обратиться непосредственно к присяжным и заложить основу доверия, завоевать которое мечтает каждый адвокат. Я наблюдал за их лицами и знаю, что многие присяжные считают Макса слишком уж заискивающим и даже глуповатым. У меня полно недостатков и вредных привычек, но угодливости в их числе нет точно. Я не выражаю им признательность за пребывание здесь — их вызвали, и выбора у них не было. Я не стараюсь возвеличить то, ради чего мы собрались и частью чего они являются. Я не восторгаюсь нашей судебной системой.

Вместо этого я говорю о презумпции невиновности. Я настоятельно призываю их спросить у себя, не решили ли они уже заранее, что мой клиент, раз уж он здесь, в чем-то виновен. Не надо поднимать руку, просто кивните, если считаете его виновным. Такова человеческая природа. Именно так устроено все наше общество и культура. Есть преступление, арест, мы видим подозреваемого по телевидению, и мы радуемся, что полиции удалось схватить виновного. Точка. Преступление раскрыто. Виновный за решеткой. И мы никогда, буквально никогда не задумываемся над тем, что он имеет право на справедливое судебное разбирательство, что признать виновным его еще должен суд. И хотя его вину только предстоит доказать, мы уже все для себя решили.