Джон Гришэм - Золотой дождь

Макс с ходу берет быка за рога, и в течение часа я еле успеваю записывать, а заодно забрасываю его вопросами. Профессор вещает обо всем: о моих свидетелях, о свидетелях противника, о документах, о всевозможных тактических уловках. Он досконально изучил все присланные материалы по делу Блейков. Его мечта — пригвоздить «Прекрасный дар жизни» к позорному столбу.

— Главное прибереги напоследок, — добавляет профессор. — Я имею в виду последнюю видеозапись этого несчастного парнишки. Наверное, выглядел он прескверно.

— И даже хуже.

— Чудесно. Именно такой образ должен запечатлеться в мозгах присяжных. Если все пойдет по нашему плану, то свою часть ты свернешь за три дня.

— А потом что?

— Потом посмотришь, как они попытаются отвертеться. — Вдруг Макс умолкает, тянется через весь стол за какими-то бумагами и придвигает их ко мне.

— Что это?

— Новая форма страхового полиса «Прекрасного дара жизни», выданного прошлым месяцем одному из моих студентов. Я сам внес первый взнос, а в январе мы уже его аннулируем. Мне просто хотелось ознакомиться с их формулировками. Угадай, что отныне не покрывается страховкой в их компании? Вдобавок — выделено это жирным шрифтом.

— Трансплантация костного мозга.

— Любые виды трансплантации, включая костный мозг. Сохрани этот формуляр — предъявишь его на процессе. Поинтересуйся у директора, почему условия полиса изменили всего через несколько месяцев после того, как Блейки подали иск. И почему теперь особо подчеркивается, что трансплантация костного мозга не покрывается страховкой. И, если в полисе Блейков этот пункт не оговорен, то почему тогда они не выплатили страховую премию? Ты сразишь их наповал, Руди. Эх, жаль, черт возьми, что меня там не будет!

— Так приезжайте! — приглашаю я. Дорого бы я дал, чтобы рядом со мной был не только Дек, но и Левберг.

Макс не совсем согласен с моими комментариями по поводу переписки Блейков с «Прекрасным даром», и мы с головой погружаемся в документы. Я перетаскиваю в зал четыре картонных коробки, которые привез в багажнике, и к полудню аудитория напоминает мусорную свалку.

Энергия Макса заразительна. За обедом он читает мне первую из серии лекций о делопроизводстве в страховых компаниях. Поскольку данная отрасль исключена из системы федерального антимонопольного законодательства, методы бухгалтерского учета в ней свои. Почти любой дипломированный бухгалтер сломит голову при попытке разобраться в отчетности страховой компании. Впрочем, делается это специально, ибо никакая страховая компания не хочет, чтобы кто-то посторонний копался в её грязном белье. Однако Макс кое-что в их делишках смыслит.

Совокупные активы «Прекрасного дара жизни» тянут на четыреста, а то и на все пятьсот миллионов долларов; причем примерно половина спрятана в резервных фондах. Все это необходимо втолковать присяжным.

Я не осмеливаюсь даже предложить немыслимое — работать в самый разгар Рождества, — но Макс настроен решительно. Вдобавок жена его укатила в Нью-Йорк, к родителям. Делать ему без неё особенно нечего, и Макс всерьез собирается проштудировать оставшиеся картонки с документами.

Я исписываю его советами и размышлениями целиком три блокнота и вдобавок ещё полдюжины аудиокассет. Когда 25 декабря, уже в сгустившихся сумерках, Макс наконец считает, что мы сделали все, что могли, я падаю с ног от изнеможения. Макс помогает мне упаковать документы и отнести коробки к машине. Снег валит стеной.

Мы прощаемся с Максом перед входом в колледж. Я не знаю, как его благодарить. Макс желает мне успеха, берет с меня слово, что до начала судебного процесса я буду звонить хотя бы раз в неделю, а после начала — ежедневно. И намекает, что при определенном раскладе может приехать сам.

Прощаясь, я машу ему рукой сквозь снежную пелену.

За три дня я добираюсь до Спартанбурга, что в Южной Каролине. «Вольво» держит дорогу прекрасно, ей нипочем заиндевелые шоссе Среднего Запада. Однажды я звоню Деку прямо из машины. В конторе, по его словам, тихо. Никто меня не разыскивает.

Из последних трех с половиной лет я львиную долю потратил на подготовку к экзамену на звание адвоката, а остальное время учился жизни у Принса в «Йогисе». Досуга я не знал. Большинству нормальных людей такое экономичное путешествие по Штатам наверняка покажется занудным, но для меня это — роскошные каникулы. Я отдыхаю душой и телом, впервые могу хоть ненадолго выкинуть из головы мысли о юриспруденции. Заодно избавляюсь от гнетущих воспоминаний; в частности, о Саре Плэнкмор. Расстаюсь со старыми обидами. Жизнь слишком коротка, чтобы таить злобу на людей, которые виноваты лишь в том, что грешны и смертны, как и все остальные. Где-то в Западной Вирджинии я прощаю тяжкие прегрешения Лойду Беку и Барри Экс Ланкастеру. Я даю себе зарок, что перестану переживать по поводу мисс Берди и её пренеприятной семейки. Пусть устраиваются без меня.

Мой автомобиль наматывает милю за милей, а я все мечтаю о Келли Райкер, её ослепительной улыбке, дразнящих загорелых ножках и нежном голосе.

Наконец мысли мои переключаются на работу, и я начинаю размышлять о надвигающемся судебном процессе. Пока в моем распоряжении лишь одно серьезное дело, которое будет рассматриваться в суде, поэтому и процесс меня беспокоит один-единственный. Я озвучиваю варианты вступительной речи перед жюри присяжных. Я вывожу на чистую воду проходимцев из «Прекрасного дара». Мое заключительное слово настолько трогательно, что я чуть не плачу.

Встречные автомобилисты смотрят на меня как на сумасшедшего, но мне плевать — меня здесь никто не знает.

Я побеседовал с четырьмя адвокатами, которые в свое время подавали иски против «Прекрасного дара жизни», либо заняты этим сейчас. От первых троих толку было мало. Четвертый же живет в Спартанбурге. Зовут его Купер Джексон, и в деле его немало странностей. Во всяком случае, по телефону (я звонил ему из дома, а не из конторы) распространяться он не стал. Однако сказал, что я могу заскочить к нему сам, чтобы ознакомиться с делом лично.

Контора Джексона расположена в деловом центре города; офис вполне современный, в фирме трудятся шесть адвокатов. Вчера днем, колеся по Северной Каролине, я позвонил Джексону по своему мобильному телефону, и он пригласил меня заехать. Сегодня он свободен, на Рождество жизнь в его конторе замирает.

Джексон — крепко сбитый, кряжистый, грудь колесом. У него черная борода, пронзительные карие и очень зажигательные глаза, в которых то и дело пляшут огоньки, придавая его облику необыкновенную живость. Ему сорок шесть лет, а состояние он сколотил на исках к недобросовестным производителям. Прежде чем приступить к дальнейшему рассказу, Джексон убеждается, что дверь его кабинета заперта.