Джон Гришэм - Золотой дождь

Бетти, замечая это, спрашивает:

— Значит вы её адвокат?

— Да. И друг.

Бетти переводит взгляд на Келли.

— Когда вам снова к врачу идти?

— Через неделю.

— А пока вы в медицинской помощи не нуждаетесь?

— Нет.

— Лекарства вам нужны?

— Обычные обезболивающие средства.

Все бумаги, кажется, в порядке. Я выписываю чек на двести долларов — задаток и оплата за первый день.

— Мы не являемся официальным учреждением, — объясняет Бетти. — Это частный пансион — убежище для пострадавших женщин, жизни которых грозит опасность. Владеет пансионом женщина, которая и сама прошла через все муки ада. В этом районе таких пансионов несколько. Нас здесь никто не знает. И никто не представляет, что происходит за стенами этого дома. Мы бы хотели и дальше держать это в тайне. Вы готовы держать язык за зубами?

— Конечно. — Мы дружно киваем, и Бетти подсовывает мне договор на подпись.

— Но это не противоречит нашему законодательству? — спрашивает Келли. Вполне резонный вопрос, учитывая все обстоятельства.

— Нет, нисколько. В худшем случае нас могут закрыть. Тогда мы просто переберемся в другое место. Но здесь мы находимся уже несколько лет, и никто не сказал и слова. Кстати, вам известно, что максимальный срок пребывания — неделя?

— Да.

— Вы должны заранее продумать, куда переедете потом.

Надеюсь, что ко мне домой, но пока мы это не обсуждали.

— Сколько женщин проживают здесь в настоящее время? — интересуюсь я.

— Пятеро. У Келли будет отдельная комната с ванной. Готовят здесь неплохо, кормят трижды в день. Есть можете вместе с остальными либо, при желании, в своей комнате. Врача и юрисконсульта у нас нет. Советов мы не даем и вечеринок не устраиваем. Мы только окружаем наших постоялиц любовью и заботой. Здесь вы находитесь в полной безопасности. Никто вас не найдет. Вдобавок у нас есть вооруженный охранник.

— А он может навещать меня? — спрашивает Келли, кивая на меня.

— Гостей мы допускаем строго поодиночке, и каждое посещение следует обговорить заранее. По дороге вам следует удостовериться, что за вами не следят. И ещё, извините, но на ночь мы гостей мы не оставляем.

— Понятно, — соглашаюсь я.

— Еще вопросы есть? Если нет, то я готова проводить Келли в её комнату. А вы можете приехать вечером.

Намек понят. Я прощаюсь с Келли и обещаю навестить её вечером. Она просит, чтобы я прихватил с собой пиццу. В конце концов, сегодня пятница.

Садясь в машину, я вдруг поймал себя на мысли, что поселил Келли в настоящем подполье.

В коридоре перед залом суда меня останавливает репортер из кливлендской газеты. Известно ли мне, что генеральный прокурор штата Огайо вплотную занялся расследованием деятельности «Прекрасного дара жизни»? Я не отвечаю. Репортер следует за мной в зал суда. Дек сидит за нашим столом в одиночестве. Адвокаты из команды Драммонда втихую травят анекдоты. Киплера ещё нет. Все ждут.

Мясник всучил Клиффу Райкеру судебное предписание, поймав мужа Келли в дверях по пути на ланч. Райкер вспылил. Мясник выразил немедленную готовность померяться силой, но Райкер, бранясь, поспешно слинял. На всех бумагах проставлено мое имя, так что отныне мне следует держать ухо востро.

По мере того, как стрелки часов приближаются к двум часам дня, в зал подтягиваются остальные. Появляется Букер и усаживается рядом с нами. С затянувшегося ланча возвращаются Купер Джексон, Хэрли и Гренфелд. Заметно, что они пропустили по нескольку рюмок. Репортер из Кливленда устраивается сзади. Желающих дать ему интервью не нашлось.

Все строят догадки по поводу столь долгого отсутствия присяжных. Принято считать, что в подобных делах быстро принятый вердикт благоприятствует истцу. Затяжка времени означает, что присяжные колеблются. Я слушаю эти предположения и нетерпеливо ерзаю на стуле. Несколько раз покидаю зал, чтобы размяться, промочить горло, зайти в туалет или перехватить кусок-другой в местном буфете. На ногах мне переносить ожидание легче, чем в зале. Под ложечкой противно сосет, а сердце стучит, как отбойный молоток.

Букер, знающий меня лучше других, прогуливается вместе со мной. Ему тоже не по себе. Мы бесцельно слоняемся по облицованным мрамором коридорам, убивая время. Ожидание сводит с ума. В такие минуты крайне важно чувствовать рядом локоть друга. Я в очередной раз благодарю Букера за то, что он пришел. По его словам, предстоящее зрелище он не променяет ни на что на свете.

К половине четвертого я окончательно понимаю, что проиграл. Иди все как по маслу, присяжным вообще не о чем было бы совещаться. Им было достаточно определить долю компенсации в процентах и подсчитать итог в долларовом исчислении. Наверное, я был излишне самоуверен. В моем мозгу лихорадочно проносятся ужасные воспоминания о вердиктах на смехотворно низкую сумму, которыми так славится наш округ. Похоже, и меня ждет эта участь. Неужели я стану очередным примером адвоката-неудачника, который забыл о том, что в Мемфисе нужно соглашаться на любые отступные, сколь бы мизерными они ни казались? Время ползет мучительно медленно.

И вдруг откуда-то издалека я слышу голос, выкликивающий мое имя. Это Дек, он выскочил в коридор и суматошно размахивает руками.

— О Господи, — бормочу я.

— Возьми себя в руки, — напоминает Букер, и мы опрометью несемся к залу суда. Я набираю полную грудь воздуха, возношу краткую молитву Господу и захожу внутрь. Драммонд с четверкой верных псов уже на месте. Дот в полном одиночестве сидит за нашим столом. Все уже в полном сборе. Я прохожу мимо барьера, отделяющего ложу присяжных от зала, и вижу, что присяжные уже рассаживаются. По их лицам прочитать ничего нельзя. Дождавшись, пока все усядутся, его честь спрашивает:

— Вынесло ли жюри вердикт?

Бен Чарнс, молодой афроамериканец, недавний выпускник колледжа, избранный председателем жюри, отвечает:

— Да, ваша честь.

— И он написан на бумаге, согласно моему распоряжению?

— Да, сэр.

— Встаньте и зачитайте его.

Чарнс медленно встает. В руке он держит лист бумаги, который заметно дрожит. Но это ничто по сравнению с тем, как трясусь я. Я не могу дышать. Голова кружится, а перед глазами плывут круги. А вот Дот на удивление спокойна. В битве с «Прекрасным даром жизни» она уже победила. Враг публично признался, что был не прав. Остальное её не волнует.

Я даю себе слово, что, каков бы ни был вердикт, приму его бесстрастно, с каменным лицом. Так меня учили. Я вывожу какие-то каракули в блокноте. Мимолетный взгляд влево убеждает меня, что и вся драммондовская пятерка поглощена какой-то писаниной.

Чарнс прокашливается и начинает читать:

— Мы, жюри присяжных, решили дело в пользу истицы, оценив размеры фактически причиненного ей ущерба в двести тысяч долларов. — Он на мгновение замолкает. Глаза всех присутствующих прикованы к листу бумаги в его руках. Пока ничего неожиданного не происходит. Чарнс снова откашливается и продолжает: — Кроме того, мы, жюри присяжных, присуждаем истице компенсацию морального ущерба в размере пятидесяти миллионов долларов.