Юлий Дубов - Большая пайка (Часть пятая)

С этой минуты обманчивое ощущение покоя и защищенности исчезло напрочь. Местная служба безопасности и люди, вызванные Фрэнком из Москвы, были усилены четырьмя полицейскими. Стражи порядка держали оборону по всему периметру виллы, частные охранники стояли у дверей и окон здания, меняясь каждые шесть часов, а люди Фрэнка неотлучно находились вместе с ним в спальне, за наглухо зашторенными окнами.

Однако неведомая угроза висела в воздухе. Она обволакивала окруженного тройным кольцом человека, пропитывала воздух и проникала в самые поры. За три дня, проведенных под усиленной охраной, Фрэнк потерял в весе не меньше пяти килограммов, покрылся ярко-красными пятнами неизвестного происхождения и впервые узнал, что такое сердечный приступ.

Вызывать врача он отказался категорически – обошелся случайно оказавшимся на вилле ангинином. Но после этого, трепетно прислушиваясь к шумам и шорохам за окном, Фрэнк с тревогой следил и за тем, как глухо и с перебоями стучит его собственное сердце.

Он клял себя за то, что, не подумав как следует и не взвесив все "за" и "против", решил укрыться не где-нибудь, а именно тут, на Ближнем Востоке, нашпигованном всеми видами оружия. Ему мерещился ночной самолет, забрасывающий дом противотанковыми гранатами. От шума проезжающей мимо машины сердце как будто подступало к горлу и пережимало дыхание: Фрэнк ждал выстрела из гранатомета, несущего смерть.

К исходу третьего дня он принял решение. Находиться здесь и дальше, вздрагивая от каждого шороха и ожидая решительного хода неведомого противника, было попросту невозможно. Надо убираться. Лучше всего в Штаты. Там, на Восточном побережье, у Фрэнка Эл Капоне много друзей, и добраться до него будет не в пример труднее.

Вот почему он сидел сейчас в салоне авиалайнера, глотал одну таблетку за другой, вытирал лоб насквозь мокрым красным платком и все еще не верил, что ему удалось вырваться из капкана. Мысленно Фрэнк продолжал беседу с рыжим чертом, пытаясь объяснить ему, что он, Эл Капоне, ни в чем не виноват и совершенно безопасен. Ему больше никогда даже в голову не придет устроить "Инфокару" хоть какую-нибудь пакость. И хотя рыжий черт согласно кивал головой, принимая все аргументы и даже миролюбиво улыбаясь, Фрэнк понимал чудовищную бессмысленность этой дискуссии. Он не был опасен, не был страшен. Он ни для кого не представлял угрозы. Но он все равно был обречен Потому что сделанного под его "крышей" и от его имени не прощают А если кто простит, то проявит слабость, недостойную мужчины и делового человека. Поэтому Фрэнк обречен и вся его жизнь отныне будет состоять из длинной последовательности переездов, смены адресов и документов и вечного, непроходящего страха.

Фрэнка раздражали проходящие мимо его кресла люди, исчезающие в туалете, а потом возникающие снова. Особенно один – толстый, в подтяжках, впивающихся в тряское пивное брюхо. Фрэнк заметил толстяка еще в зале ожидания для пассажиров первого класса, где тот, явно не упускавший возможности выпить на дармовщину, накачивался бесплатным виски. В самолете толстяк явно добавил, и походка его стала тяжелой и одновременно неуверенной. Он посещал туалет каждые двадцать минут, ухмыляясь Фрэнку и сидевшему через проход бородачу идиотской пьяной улыбкой. А когда тот – судя по всему, итальянец – завернулся в плед и уснул, то улыбка стала предназначаться только Фрэнку.

Каждый новый поход в туалет давался толстяку все с большим трудом, он хватался за спинки кресел жирными маслянистыми пальцами, но стойкости ему это не придавало. Возвращаясь из туалета в очередной раз, толстяк споткнулся, и лицо его вплотную приблизилось к лицу Фрэнка.

"Странно, – подумал Фрэнк, увидев глаза этого типа в нескольких сантиметрах от себя. – Он же совсем не похож на пьяного..."

Тут же в глазах у него почернело, и тело пронзила неистовая боль, начавшаяся где-то около бешено заколотившегося сердца.

Леонарди проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо.

– Мы просим вас переместиться в салон бизнес-класса, – сказала склонившаяся над ним стюардесса. – Вы меня слышите?

– Что случилось? – недовольно спросил Томмазо. – В чем дело?

– Вашему соседу нездоровится, – объяснила стюардесса, стараясь говорить спокойно. – Пожалуйста, пересядьте. Здесь сейчас будет работать врач.

Томмазо послушно встал, взглянул на нуждающегося в помощи соседа и сразу понял всю бессмысленность врачебных усилий – на него смотрела мертвая маска с остекленевшими глазами и высыхающими каплями пота.

Когда Леонарди опустился в кресло бизнес-класса, мимо него пролетели сопровождавшие мертвеца гориллы. Томмазо услышал, как они переговариваются на бегу, и снова ему почудилось что-то смутно знакомое.

Из нью-йоркского аэропорта полиция не выпускала Леонарди не менее четырех часов. С него сняли отпечатки пальцев, допросили сначала одного, а затем еще раз – в присутствии адвоката. Полицейских интересовало все – когда Леонарди впервые увидел убитого (о том, что сосед был поражен ударом узкого тонкого ножа прямо в сердце, Томмазо узнал еще в самолете) был ли он знаком с ним раньше, кто подходил к нему в салоне, кто с ним разговаривал. Показывали фотографии пассажиров. К приезду адвоката у полицейских появились и новые вопросы – не приходилось ли Леонарди когда-либо бывать в Советском Союзе, а если да, то с какой целью и с кем он там общался.

Только теперь Томмазо понял, почему столь знакомой показалась ему речь сопровождавших покойника людей.

Когда его наконец отпустили и он очутился в лифте, поднимающемся к стоянке автомобилей, Томмазо сам себе сказал задумчиво:

– Оказывается, я совсем забыл про Россию. А ведь сколько ездил, друзьями даже обзавелся. Интересно, что сейчас с этими парнями. Как их там звали? Виктор... Сергей... Платон...

Платон возвращался.

Ларри ждал, что он, как все нормальные люди, прилетит самолетом и прямо в Москву, Но насильственно оторванный от родного бизнеса Платон принял другое решение. Сперва он залетел в Санкт-Петербург, провел молниеносную ревизию инфокаровских объектов, довел до трясучки Леву Штурмина, наорал на Еропкина, потребовал показать все финансовые документы, долго их изучал, потом сменил гнев на милость и объявил, что вечером все ужинают в "Астории". За ужином был обаятелен, старался всеми силами сгладить утреннюю резкость, рассказывал, как жил в Швейцарии и Италии.

Весь следующий день он, уже в спокойной обстановке, смотрел, как работают станции. Еропкин показал ему два новых объекта, накормил роскошным обедом и тут же потребовал дополнительного финансирования. Платон подумал, кивнул головой и финансирование пообещал.