Артур Миллер - Артур Миллер. Пьесы: Все мои сыновья, Смерть коммивояжера, Суровое испытание, Вид с моста

Людям было еще не под силу организовать свою общественную жизнь, не прибегая к репрессиям. Маятник жизни застрял между Свободой и Необходимостью. К тому времени в Сейлеме прошла дифференциация и для многих перевес оказался на стороне личной свободы. Предельным проявлением дифференциации и озлобления явилась охота за ведьмами. Но это была не просто репрессия. Она давала каждому возможность — и об этом не следует забывать — выгородить себя, обвинив в колдовстве соседа или знакомого. Клевета, с одной стороны, стала необходимостью; с другой — делом святым и патриотичным. Долго сдерживаемая ненависть соседей наконец-то могла открыто выразиться, месть получила выход, наперекор милосердию, предписанному библией. Ненависть, порожденная бесконечными драками по поводу дележа земли, начала маскироваться моральными категориями. Каждый мог спокойно обвинить соседа, не испытывая угрызений совести. Старые споры, подозрения, зависть слабых к счастливым должны были прорваться и прорвались во всеобщем «религиозном рвении».

Сейчас его преподобие Пэррис молится. Мы не слышим слов, он что-то бормочет, плачет, затем вновь приступает к молитве. Опасность, нависшая над ним, гнетет его. На кровати по — прежнему лежит Бетти.

Дверь открывается, и входит Титуба. Это негритянка — рабыня, ей за сорок. Пэррис привез Титубу с Барбадоса, где он несколько лет занимался торговлей, прежде чем принял духовный сан. Она очень напугала, она знает, что все неприятности прежде всего отразятся на ее спине, но она настолько привязана к Бетти, что даже короткая разлука с ней для нее невыносима.

Титуба (отступая). Моя Бетти скоро будет здорова?

Пэррис. Вон отсюда!

Титуба (пятясь к двери). Моя Бетти не умрет?..

Пэррис (вскакивая в ярости на ноги). Долой с глаз моих!

Титуба исчезает.

Долой с моих… (Задыхается от рыданий. Закрывает дверь и прислоняется к ней в изнеможении.) О боже! Боже, помоги мне! (Бормоча что-то сквозь всхлипывания, возвращается к кровати и берет Бетти за руку.) Бетти… Дитя. Дорогое дитя! Проснись, открой глаза! Бетти…

Он хочет вновь стать на колени, но в комнату входит его племянница Абигайль Уильямс, семнадцатилетняя девушка поразительной красоты. Она обладает безграничной способностью лицемерить и «перевоплощаться». Сейчас Абигайль очень встревожена, но внешне сдержанна.

Абигайль. Дядя!

Он поворачивается к ней.

Сусанна Уалькотт вернулась от доктора Григса.

Пэррис. Пусть войдет, пусть войдет!

Абигайль (открывая дверь на лестницу, ведущую на первый этаж). Войди, Сусанна.

Входит Сусанна Уалькотт — нервная, суетливая девушка, чуть моложе Абигайль.

Пэррис (с надеждой). Что сказал доктор, дитя?

Сусанна (вытягивает шею, пытаясь взглянуть на Бетти). Он велел передать вам, ваше преподобие, что он не нашел в своих книгах нужного лекарства.

Пэррис. Что ж, пусть ищет.

Сусанна. О сэр, он роется в книгах с тех пор, как вернулся домой. Он велел передать вам, что тут, по всей вероятности, действует нечистая сила.

Пэррис (почти в ужасе). Нет, нет. Никакой нечисти здесь быть не может. Передай ему, что я послал за его преподобием Хэйлом из Беверлея. Его преподобие несомненно подтвердит мои слова. Пусть — доктор подумает о лекарстве и забудет о нечистой силе. Ее здесь не может быть.

Сусанна. Хорошо, сэр… Я передала вам лишь то, что он велел. (Направляется к двери.)

Абигайль. Ничего не говори в деревне, Сусанна.

Пэррис. Ступай домой, и ни слова о нечистой силе.

Сусанна. Да, сэр. Я все время молюсь за Бетти. (Уходит.)

Абигайль. Дядя, повсюду шепчут о колдовстве. Лучше бы вы сошли вниз и сами опровергли эти толки. Гостиная полна людей. Я посижу с Бетти.

Пэррис (в нерешительности). А что я скажу им? Что моя дочь и племянница плясали, как язычницы, в лесу?

Абигайль. Дядя, мы ведь действительно только плясали. Я этого не отрицаю, и пусть меня высекут, если нужно. Но при чем тут колдовство? Я готова поклясться, что Бетти не околдована.

Пэррис. Абигайль, я не могу выйти к людям, пока ты не рассеешь мои сомнения. Я должен знать всю правду. Что вы делали в лесу?

Абигайль. Я повторяю, дядя, мы плясали. Когда же вы неожиданно вышли из-за кустов, Бетти очень испугалась и упала в обморок. Вот и все!

Пэррис. Сядь, Абигайль.

Абигайль (ее бьет мелкая дрожь). Я так люблю Бетти. Разве я рискнула бы подвергать ее опасности?

Пэррис. Я должен все знать — может, вы вызывали духов. Я должен знать об этом раньше, чем узнают мои враги. Они только и ждут случая, чтобы меня уничтожить.

Абигайль. Но мы не вызывали духов, дядя!

Пэррис. Почему же она неподвижна с полуночи? Это не простой обморок!

Абигайль опускает глаза.

Абигайль, у меня много врагов.

Абигайль. Я знаю, дядя.

Пэррис. Враги пойдут на все, чтобы лишить меня кафедры. Понимаешь ли ты? Именно сейчас, когда враги подняли голову, мои близкие делают все, чтоб меня обвинили в каких-то бесстыдных поступках…

Абигайль. Мы играли, дядя.

Пэррис. То, что я видел, ты называешь игрой? Абигайль, ради господа бога, не скрывай от меня ничего.

Абигайль не отвечает.

Я видел, как Титуба размахивала руками над огнем. Зачем она это делала? Я слышал, она то исторгала из своей пруди зловещие крики, то шептала непонятные слова.

Абигайль. Это она пела, дядя. Она всегда так поет свои барбадосские песни. А мы плясали.

Пэррис. Я не могу тебе поверить, Абигайль. И мои враги не поверят, если узнают. Я видел — на траве валялось платье.

Абигайль (наивно). Платье?

Пэррис. Да, платье. И еще я видел… или мне показалось… Между стволами деревьев мелькнула обнаженная фигура.

Абигайль (в ужасе). Вы ошибаетесь, дядя!

Пэррис (повысив голос). Но я видел! (После молчания, приняв решение.) Молю тебя, Абигайль, пойми. На карту поставлено все, чего я добивался все эти годы, и, быть может, жизнь твоей кузины. Скажи правду, как бы тяжела она ни была. Там, внизу, меня ждут люди — они не должны застать меня врасплох, Абигайль.

Абигайль. Мне больше нечего добавить, дядя.

Пэррис (изучающе смотрит на нее, почти готов ей поверить). Я приютил тебя, Абигайль, обул и одел тебя. Отвечай же мне по совести — ты не утратила честного имени?

Абигайль (на грани негодования). О, сэр, имя мое безупречно.