Джеральд Даррел - Новый Ной

На борту судна, отдышавшись, я принялся мастерить из коробки клетку для зверька. Когда клетка была готова, настала очередь отвязывать зверька от веревки. Опоссум же был настроен далеко не дружелюбно, шипел на меня, как гадюка, и кусал за пальцы, но я сумел-таки развязать веревку.

Тут я заметил у него между задними ногами странную выпуклость, похожую на сосиску. Я испугался, что у зверька повреждены внутренности. Когда я аккуратно ощупал это место, шкурка неожиданно отошла, и моим глазам открылся длинный неглубокий карман, в котором прятались четыре дрожащих розовых детеныша.

Так вот, оказывается, что таилось в этой выпуклости! А я-то думал, не приключилась ли со зверьком какая беда... Мамаша, надо сказать, была очень раздражена тем, что я без спросу залез к ней в карман, больно цапала меня и громко кричала. Когда я водворил ее в клетку, первое, что она сделала, – села на задние лапы и открыла карман, чтобы убедиться, все ли детеныши на месте. Затем она причесала свою шкурку и принялась есть фрукты, которые я ей принес.

Когда детеныши подросли, им стало тесно в узком тайнике, а вскоре там уже помещался только один из них. Обычно малыши лежали на полу клетки неподалеку от матери, но если что-то пугало их, они опрометью бросались к спасительному кармашку, так как знали: спрячется только тот, кто добежит первым, а остальные останутся снаружи один на один с опасностью. Мамаша-опоссумиха, гуляя по клетке, приглашала детенышей к себе на спину; так они и катались, цепко вцепившись в материнскую шкуру и обвив длинные розовые хвосты вокруг ее тела в объятии, исполненном любви.

Когда я был в Британской Гвиане, я горел желанием раздобыть несколько видов красивых крохотных птичек – колибри. Мне посчастливилось встретиться с охотником, который был особенно искусен в их ловле, и недели через две он принес мне маленькую клетку, где порхали пять-шесть колибри, столь часто вибрируя крыльями, что создавалось впечатление, будто в клетке поселился целый пчелиный рой. Мне всегда говорили, что колибри очень трудно содержать, и поэтому я очень волновался о судьбе приобретенной мной первой партии.

Колибри питаются цветочным нектаром, запуская в цветок свой длинный тонкий клюв и вылизывая содержимое тонким язычком. В неволе, конечно, придется приучать их к смеси воды с медом с добавлением небольшого количества специальных концентратов. В условиях тропической жары эта смесь быстро прокисает, так что трижды в день приходится готовить новую. К тому же предстояло научить их брать пищу из стеклянного стаканчика – они ведь привыкли есть из ярких пестрых цветов и поначалу могут не понять, что в стаканчике еда.

Когда они только поступили ко мне, я аккуратно вынимал каждую птичку из клетки и, держа в руке, погружал ее клюв в стаканчик, и так по нескольку раз, пока она не высовывала язычок попробовать содержимое на вкус; а уж раз попробовав, принималась с жадностью сосать. Убедившись, что птичка насосалась досыта, я пересаживал ее в новую клетку, где уже стояла посудина с едой, которую я накрывал алым цветком гибикуса.

Дальше события обычно разворачивались так. Колибри, сама не больше шмеля, восседает на жердочке, чистит перья и что-то тихо самовлюбленно чирикает. Потом срывается с жердочки и порхает по клетке, как вертолет, у которого вместо винта – крылья. Вполне естественно, что она замечает цветок гибикуса, спускается к нему и погружает туда свой клюв. Высосав из цветка весь его собственный нектар, она продолжает опускать клюв ниже и вскоре, просунув его между лепестками, добирается до меда и принимается быстро сосать его, постоянно порхая в воздухе. Не более чем через сутки птички поняли, что в стаканчике, подвешенном к прутьям клетки, имеется обильный запас сладкого меда, и мне уже не нужно было украшать его цветком для привлечения их внимания. Крохотные птахи чувствовали себя вполне счастливо и за какие-нибудь два дня сделались столь ручными, что принимались за свое медовое питье, не дожидаясь, пока я повешу стаканчик на стенку; порой они даже садились мне на руку отдохнуть и почистить перышки.

В нашем лагере в Джорджтауне постоянно случалось что-нибудь неожиданное. Никогда не знаешь, когда кто заявится и каких новых животных принесет. То придет старик с мартышкой на плече, то мальчик с проволочной клеткой, полной диковинных птиц, а то возвратится из недельного похода в глубь страны профессиональный охотник на конной повозке, уставленной клетками, полными необычных существ.

Однажды в лагерь пришел весьма почтенного возраста индеец и вежливо подал мне корзину из прутьев рафии. На мой вопрос, что там, старик ответил, что крысы. Если так, то можно спокойно открывать крышку – они обычно никогда не пытаются вылезти. Ничего не подозревая, я это и сделал, но вместо крыс в корзине оказались обезьянки-мармозетки (они же игрунки обыкновенные), которые тут же повыскакивали наружу и разбежались в разных направлениях. После бешеной охоты, длившейся более получаса, нам удалось отловить и водворить в клетку всех. Я же получил хороший урок: надо осторожнее открывать корзинки, принесенные посетителями, – ведь никогда не знаешь, как поведут себя те, что внутри.

Мармозетки – одни из самых маленьких обезьян, размером с крысу; у них длинный пушистый хвост и умные рожицы. Оранжево-красные лапы ярко контрастируют с черной-пречерной шерсткой на остальных частях тела. Мы предоставили им просторную клетку, где они могли лазать и прыгать сколько душе угодно, а для спанья служила коробка с прорезанными в ней дырками. Каждый вечер они садились у двери клетки, визжа и болтая о чем-то в ожидании ужина. На ужин каждой выдавался горшочек молока и пяток кузнечиков на закуску; все слопав, они выстраивались в шеренгу и во главе со старшей торжественным шагом уходили к себе в коробку, где сворачивались в один большой клубок. Как они умудрялись так спать и не задыхаться, для меня осталось загадкой; но очевидно, что и на воле эти обезьянки спят все вместе.

Однажды ко мне в сад пришел высокий негр, ведя на поводке очень странное животное. Оно было похоже на гигантскую морскую свинку, покрытую крупными белыми пятнами. У него были темные глаза и пушистые белые усы. Это оказалась не кто иная, как пака – ближайшая родственница морской свинки и упоминавшейся выше капибары. Когда мы сошлись в цене, я спросил негра, где и в каком возрасте он подобрал ее и удалось ли ему ее приручить. Погладив паку, тот принялся уверять меня, что взял ее детенышем и что более нежное создание трудно себе вообразить. К тому времени у меня уже накопилось много животных и не хватало клеток. Что ж, подумал я, раз пака ручная, то я просто привяжу ее к ближайшему колышку. Сказано – сделано. Выдав ей овощей, я совершенно забыл о ней.