Джеральд Даррел - Три билета до Эдвенчер

Мистер Кан вложил странный предмет в мои руки, и он очень прочно прилип к ним. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он действительно был некогда птицей.

– Что с ней случилось? – спросил я.

Мистер Кан объяснил. Дятел по каким-то одному ему известным причинам залетел днем в нашу хижину, и мистер Кан с величайшим присутствием духа ринулся ловить его сачком. Он гонялся за ним так, что у бедной птахи голова кругом пошла. Наконец удачным ударом мистер Кан сбил дятла, но, на его беду, у нас в хижине стоял большой кувшин с патокой, и дятел с роковой неумолимостью угодил прямо в него. Ничтоже сумнящеся, мистер Кан выудил птицу из кувшина и понес ее, капающую патокой с каждого перышка, к ручью, где принялся энергично оттирать и отмывать ее с помощью карболового мыла. Предмет, лежавший у меня на ладони и похожий на кусок тающего медового сота, весь покрытый розовой пеной, был очень красивой птицей до того, как мистер Кан приложил к ней руку. Уму непостижимо, как она прожила так долго; бедняжка скончалась у меня на ладони, в то время как мистер Кан с торжествующим видом заканчивал свой рассказ. Когда я сказал, что его добыча уже труп, и труп весьма неприглядный, он пришел в страшное негодование и уставился на птицу с таким видом, будто она нарочно, назло ему залетела в кувшин с патокой. Следующие два дня, уязвляемый нашими недобрыми замечаниями, он, крадучись, ходил по хижине с сачком в руке, надеясь, что ему снова представится случай отличиться, но второй дятел так и не появился. С тех пор, когда надо было заткнуть рот мистеру Кану, стоило завести разговор о дятлах и пекари – и он делался необыкновенно молчалив.

Пожалуй, половину всего времени, что мы пробыли в краю ручьев, мы провели на воде. В сущности говоря, мы и жили-то на острове, со всех сторон окруженном сетью ручьев самой различной ширины и глубины, переплетавшихся в сложную систему водных путей. Вот и выходило, что обследовать окрестности можно было только по воде. Днем мы уезжали в длительные поездки в дальние индейские поселения, а вечером обшаривали ручьи вокруг деревни в поисках ночных животных.

Очень скоро мы обнаружили, что водные дороги окрест кишат детенышами кайманов трех различных видов. В длину они были от шести дюймов до трех-четырех футов и, следовательно, как нельзя лучше устраивали нас в качестве пополнения зверинца. Мы нашли, что ловить их лучше всего ночью с помощью фонаря: днем они слишком осторожны и не подпускают человека близко, ночью же их можно ослепить ярким светом. На ночную охоту мы отправлялись после обеда, когда вода в тихих, безмолвных ручьях еще хранила солнечное тепло. Гребец-индеец сидел на корме, мы с Бобом, с трудом сохраняя равновесие, располагались на носу с фонариком, несколькими прочными мешками и длинной палкой с петлей на конце. Молча плыли мы по ручью, пока сноп света от фонаря не выхватывал из темноты пару огромных рубинов, лежащих на подстилке из водяных растений и листьев лилий, окаймлявших берега. Яростными жестами мы указывали гребцу направление, и он, без всплеска погружая в воду весло, медленно и плавно толкал каноэ по полированному зеркалу воды, будто улитка ползла по оконному стеклу. Чем ближе мы подбирались к паре горящих глаз, тем медленнее становилось наше продвижение. Вот уж считанные футы отделяют нас от водяных растений, из-за которых выглядывает голова каймана. Все время светя ему прямо в глаза, мы дюйм за дюймом опускаем петлю и осторожно накидываем ему на шею. Процедура эта требует немалой сноровки, но, раз освоенная, дается уже без труда. Как только петля заводится за выпученные глаза, мы рывком поднимаем палку, и кайман пулей выскакивает из водорослей, бешено извиваясь и тоненько похрюкивая, совсем как поросенок. Разумеется, охота не всегда бывала удачной: порой гребец не рассчитывал скорость, и нос каноэ касался края водорослей, слегка морщиня водную гладь. Раздавался громкий всплеск, и голова каймана исчезала, а на ее месте оставалась лишь рваная дыра в переплетении водорослей с мерцающей в ней водой.

Однажды вечером нам очень повезло, и мешки быстро наполнились. Со дна каноэ неслось такое хрюканье и пыхтение, что дальнейшая охота стала невозможна. Поскольку время было еще не позднее, решено было отослать каноэ с уловом в деревню, а самим остаться и ждать. Каноэ со своим шумным грузом уплыло в деревню, а мы с Бобом, высадившись на удобном травянистом берегу, медленно побрели вдоль кромки воды, разыскивая лягушек.

Принято считать, что лягушка везде лягушка и что лягушка в Южной Америке ничем не отличается от своих европейских собратьев. Но это далеко не так. Лягушки, как и другие животные, разнятся от страны к стране, являя величайшее разнообразие форм, размеров, расцветок и повадок. В Азии, например, водятся так называемые летающие лягушки. Это большие, живущие на деревьях животные с удлиненными пальцами, соединенными широкой перепонкой. Полагают, что, когда лягушка перескакивает с дерева на дерево, она широко растопыривает пальцы, так что перепонки натягиваются и, словно крылья, позволяют ей планировать. В Западной Африке водятся гигантские лягушки-голиафы, они достигают двух футов в длину и могут съесть крысу, а в Южной Америке есть лягушки-лилипуты, которые свободно умещаются на ногте мизинца. Бока и лапы самца волосатой лягушки, которая родом тоже из Западной Африки, покрыты как бы толстым слоем волос, во всяком случае так кажется с первого взгляда, на самом же деле это не волосы, а тончайшие, словно нити, выросты кожи. Есть у них и втягивающиеся, как у кота, когти. Что же касается расцветки, то лягушки, пожалуй, единственные животные, которые могут серьезно соперничать в этом отношении с птицами: лягушки бывают красные, зеленые, золотистые, синие, желтые и черные, а их узоры могли бы сделать состояние любому художнику-декоратору. Но поистине замечательные достижения лягушки показывают в пестовании своего потомства. Так, европейская жаба-повитуха не мечет свою икру в первой попавшейся канаве, а поручает ее самцу, который наматывает ее на задние лапы и ходит в таком виде до тех пор, пока икра не созреет. Один вид древесной лягушки склеивает вместе два листка и, когда в такую "чашу" наберется вода, мечет икру в этот самодельный водоем. Другой вид свивает где-нибудь на верхушке дерева гнездо из пены и мечет икру в этот импровизированный инкубатор, причем момент икрометания выбирается так, чтобы внешний слой пены успел затвердеть, а внутренность инкубатора осталась влажной. Как только головастики достаточно подрастут, чтобы самим заботиться о себе, твердая внешняя оболочка растворяется, и они падают с дерева в воду.