Георгий Левченко - Сон разума (СИ)

«Может, он мне изменил? А с кем? У него секретарша на работе красивая, кажется. Но это было бы просто верхом пошлости! не стал бы он такими глупостями заниматься. Хотя кто его знает? А, может, с этой, с Семёновой? Они будто нарочно стараются не говорить друг с другом на людях. Но это ж бред, да и когда бы он успел? Он их обоих на дух не переносит. А, может, он ненавидит именно его? Кажется, он действительно как-то странно на неё смотрит, особенно украдкой, это заметней больше всего, – Настя ни коим образом не желала останавливаться в своих абсурдных предположениях и продолжала. – Может, у них уже всё решено, и он ждёт, когда те разведутся? А на кой чёрт ему двое чужих детей, он, кажется, их и не видел ни разу? Так, наверно, она и не собирается разводиться, да и он, наверняка, не хочет, чтоб она разводилась, а я так, для отвода глаз, – она крайне увлеклась, – ведь не случайно же мы почти неделю не… а как раз после того, как сходили с Семёновыми…» Она пыталась не договаривать, но всё казалось таким очевидным, что её вдруг больно укололо самолюбие, щёки загорелись, половник задрожал в руке, в глазах потемнело и в них навернулись слёзы. Для чего-то, понятного лишь ей самой, она довела себя почти до истерики, однако через несколько мгновений всё-таки справилась с эмоциями – давно уж не девочка. Гаже всего было не чувство оскорбления от факта измены, а от того, с кем, как полагала Настя, та произошла, и именно это обстоятельство мало-помалу стало убеждать её в абсурдности самого предположения, которое она в конце концов отложила, но так окончательно от него не избавилась. «Да кому он кроме меня нужен?» – собственно, этим размышления по данному поводу и закончились. Приблизительно в таких чувствах застал её Фёдор, возвратившись с работы, однако она и вида не подала, не показала и следа своих переживаний, лишь, быть может, держалась чуть холоднее обычного, чего он, впрочем, не заметил. Он был увлечён новыми ощущениями и переключиться на что-либо другое посчитал бы за унизительнейшее насилие над собой. Сколь-либо сходных с ней мыслей Фёдор не обдумывал и держался, так сказать, на другой волне, не предчувствуя никаких внешних перемен в жизни.

23.04 Засыпая вчера вечером, с некоторым сожалением, даже досадой полагал, что сегодня утром всякий оптимизм рассеется и вернётся назойливое уныние, однако же нет, всё то же спокойное равновесие, ещё больше веселящее, чем прежде, и не хочется заниматься каким-то анализом. Впрочем, всё-таки стоит, ведь завтра будет новый день, и кто знает, что он принесёт, так что от сегодняшнего должен остаться какой-нибудь след. А след этот очень даже претенциозный. Я могу дерзнуть на мысль о том, что испытываемое мной состояние есть ни что иное, как счастье, если оно вообще бывает. Пусть глупое и кратковременное, быть может, совсем неуместное, но это именно оно. Что ещё можно к этому добавить? Описание такого состояния кажется чем-то нелепым, настолько это действие расходится с его содержанием, однако стоит попытаться и… и сразу смириться с тем, что ничего не выйдет. Во-первых, присутствует ощущение, будто всё вокруг бьётся в одном ритме с твоим сердцем; как сие объяснить, не знаю, но ей-богу бьётся. Ещё складывается впечатление, что ты способен на все предметы и события воздействовать лишь усилием воли, и это во-вторых. Конечно, оно является следствием первого обстоятельства, как бы говорящего, что моя воля им соответствует, но временами можно потешить себя и такой иллюзией. В-третьих, многие вещи, очень мелкие и незначительные, стали мне решительно безразличны, что имело место и ранее, однако теперь развилось до полного ими пренебрежения. Вот и получается, что счастье есть не что иное, как согласие всего, по крайней мере, значимого с самим собой, чем покамест я и наслаждаюсь.

Честно говоря, доселе мне хотелось обойтись безо всякой конкретики, а фиксировать лишь общие, внешние обстоятельства, однако в данный момент в голову лезут какие-то приятные мелочи, среди которых рассыпается любая сосредоточенность, и я никак не соображу, как этого избежать. Вроде бы и заставляешь себя, и кое-как напрягаешься, но хватает максимум на 15-20 минут добросовестного труда, а потом приходит мысль, надо ли оно мне и не махнуть ли разом на всё рукой, что уже опасно. Перед глазами пролетают бессвязные образы, особенно часты среди них фантазии на тему «а хорошо было бы, если бы…», причём завладевают они мной без остатка и от дел отрывают капитально. Но вот ещё какая есть у них особенность: если повнимательнее и повдумчивее приглядеться, то ничего сверхъестественного в моих грёзах не обнаруживается, и сами по себе, по одиночке, они вполне обыденны. Основное содержание, конечно, составляют воспоминания из прошлого с многочисленными вариациями (надо отметить, без какого-либо сожаления) того, как лучше было бы поступить тогда-то и тогда-то, что если бы тогда произошло то-то и то-то, временами сменяющиеся мечтами обладать тем-то и тем-то, правда, предметы сами по себе вполне реальны, из шапки-невидимки я уже вырос. И самое примечательное в моих мечтаниях то, что в них нет и намёка на цельность и направление, лишь восторженное блуждание в ярком свете, авось на что и наткнусь. Не хочется смотреть на себя со стороны, судить, оценивать, а хочется просто плыть по течению, ни о чём не задумываясь, не беспокоясь, без страха и цели. Кажется, я начинаю повторяться и именно постольку, поскольку эта писанина мне вдруг обезразличила. В любом случае, совершенно очевидно, что подобное состояние души долго продержатся не сможет, что отрезвление, пожалуй, уже не за горой, поэтому оставлю себе время понаслаждаться «счастьем» ещё чуть-чуть.

Странное дело, теперь я и сам перестал в него верить; что ж, видимо, так и должно было случиться.

Следующий вечер был обыкновенным, таким же, как и многие другие вечера; Фёдор с Настей сидели на балконе, но разговор сегодня не клеился, чего оба, на самом деле, не замечали. Ей совсем не хотелось разговаривать, ни одна тема не приходила в голову, но и длительные паузы она тоже не выносила, не замечая того, что именно он один являлся их причиной. Лишь сегодня Фёдор заметил Настину обеспокоенность, но причину её выяснять не стал, ничего не спрашивал, да и значения особого не предал. «Видимо, переживает за ту девочку. Хотя какое ей дело?» – подумалось ему и сразу забылось. Обнимая Настю, чувствуя привычное тепло её тела, он был чрезвычайно спокоен, совершенно погрузился в собственные мысли, уставившись в точку на ламинатном полу, где имитировался сучок. Однако его подруга не разделяла этого спокойствия, но часто и тревожно смотрела ему в лицо, к тому же так странно и рассеяно, будто не замечая человека, направляя свой взгляд куда-то далее поверх его головы, что было немного забавно.