Джон Стейнбек - О мышах и людях. Квартал Тортилья-Флэт (сборник)

– Нет, – ответил он. – Я хочу, чтоб ты остался со мною.

Ленни сказал лукаво:

– Тогда расскажи мне, как раньше…

– Про что рассказать?

– Про других и про нас.

Джордж сказал:

– У таких людей нет семьи. Они сперва малость подзаработают, а потом все промотают. Они без роду, без племени, никто об них не заботится…

– Другое дело – мы! – радостно подхватил Ленни. – Расскажи теперь про нас.

Джордж помолчал.

– Другое дело – мы, – сказал он.

– Потому что…

– Потому что у меня есть ты…

– А у меня – ты. Мы с тобой всегда вместе, мы друг об друге заботимся! – воскликнул Ленни с торжеством.

Легкий вечерний ветерок пронесся по поляне, зашелестели листья, и зеленая заводь подернулась рябью.

И снова раздались голоса, они звучали все ближе.

Джордж снял шляпу. Он сказал дрогнувшим голосом:

– Сними и ты шляпу, Ленни. Сегодня тепло.

Ленни послушно снял шляпу и положил ее подле себя на землю. Сумрак в долине отливал синевой – быстро смеркалось. Ветер донес треск кустов.

Ленни попросил:

– Расскажи, как это будет.

Джордж прислушивался к звукам голосов. Лицо у него теперь было сосредоточенное.

– Гляди вон туда, за реку, Ленни, а я буду рассказывать, и ты словно бы увидишь все своими глазами.

Ленни отвернулся от него и стал смотреть через заводь на темнеющие горные склоны.

– У нас будет маленькое ранчо, – начал Джордж. Он вынул из кармана револьвер Карлсона, взвел курок и положил револьвер на землю за спиной у Ленни. Потом поглядел Ленни в затылок.

Со стороны реки донесся мужской голос, и другой голос тотчас ему откликнулся.

– Ну, говори же, – попросил Ленни.

Джордж поднял револьвер, но рука его дрогнула и вновь опустилась.

– Дальше, – сказал Ленни. – Расскажи, как это будет. У нас будет маленькое ранчо…

– У нас будет корова, – сказал Джордж. – И еще, пожалуй, свинья и куры… а на лугу… мы посеем люцерну…

– Для кроликов! – подхватил Ленни.

– Для кроликов, – повторил Джордж.

– И я буду кормить кроликов.

– И ты будешь их кормить.

Ленни радостно засмеялся.

– И мы будем сами себе хозяева.

– Да.

Ленни обернулся.

– Нет, Ленни, гляди за реку, тогда ты все будто увидишь своими глазами.

Ленни повиновался. Джордж взглянул на револьвер.

В кустах послышался треск, потом тяжелые шаги. Джордж обернулся на шум.

– Говори же, Джордж. Когда все это будет?

– Скоро.

– Мы будем там жить с тобой вдвоем.

– Да. Мы… вдвоем… Тебя никто не обидит, и… никаких неприятностей. Никто не будет у тебя ничего отбирать.

Ленни сказал:

– А я думал, ты рассердишься на меня, Джордж.

– Нет, – сказал Джордж. – Нет, Ленни. Я не сержусь. Я никогда не сердился на тебя. Вот и теперь тоже. Я хочу, чтоб ты это знал.

Голоса раздавались уже совсем близко, Джордж поднял револьвер и прислушался.

Ленни попросил:

– Давай купим ранчо сейчас. Прямо сейчас.

– Само собой… Я… мы…

Джордж уставил револьвер прямо Ленни в затылок. Рука у него тряслась, но лицо было решительным, и он совладал с дрожью. Он нажал спуск. Грохот выстрела прокатился по долине и отдался эхом в горах. Ленни дернулся, потом медленно повалился ничком на песок и замер.

Джордж вздрогнул, глянул на револьвер, потом швырнул его на кучу золы.

На поляне послышались крики и топот бегущих ног. Раздался оклик Рослого:

– Джордж! Ты где, Джордж?

Джордж недвижно сидел на берегу и глядел на свою правую руку, которой отшвырнул револьвер. Люди выбежали на поляну. Кудряш был впереди. Он увидел Ленни, лежавшего на песке.

– Готов, – сказал он, подойдя вплотную. Он поглядел на Ленни, потом на Джорджа. – Аккурат в затылок, – добавил он тихо.

Рослый подошел к Джорджу и сел рядом, касаясь его плечом.

– Что ж, – сказал он. – Бывает, и на такое решаться надобно.

Карлсон стоял тут же.

– Как это ты сделал? – спросил он.

– Просто сделал, и все, – ответил Джордж устало.

– У него был мой револьвер?

– Да.

– А ты отобрал револьвер и застрелил его?

– Да. – Джордж говорил почти шепотом. Он снова поглядел на свою правую руку.

Рослый взял Джорджа за плечо.

– Пойдем, Джордж. Пойдем выпьем чего-нибудь.

Он помог Джорджу встать. Тот не сопротивлялся.

– Выпьем.

Рослый сказал:

– Ты должен был сделать это, Джордж. Должен. Пошли.

И он повел Джорджа по тропе в сторону шоссе.

Кудряш и Карлсон посмотрели им вслед. Карлсон сказал:

– И чего это их так гложет обоих, ей-ей, не пойму.

Когда я писал эту книгу, мне не приходило в голову, что моих пайсано можно счесть любопытной или смешной диковинкой, существами, замученными нуждой или приниженными. Все это люди, которых я знаю и люблю; люди, которые превосходно приспосабливаются к окружающей среде. Такое свойство человеческой натуры зовется истинно философским отношением к жизни, и это прекрасная вещь.

Знай я, что этих людей сочтут забавной диковинкой, я, наверное, не стал бы писать про них.

Когда я учился в школе, у меня был приятель. Мы называли его piojo [1]; у этого смуглого мальчугана, очень доброго и хорошего, не было ни отца, ни матери – только старшая сестра, которую мы все любили и уважали. Мы почтительно называли ее «девицей на часок». Ни у кого в городе не было таких румяных щек, и она частенько угощала нас хлебом с помидорами. Так вот, в домике, где жили piojo и его сестра, «девица на часок», кран кухонной раковины был отломан, а труба наглухо забита деревянной пробкой. Воду для стряпни и питья брали из унитаза. Для этого на полу рядом с ним стоял жестяной ковшик. Когда вода кончалась, стоило только дернуть ручку, и запас ее пополнялся. Использовать унитаз по назначению строжайше запрещалось. Однажды, когда мы запустили туда головастиков, хозяйка дома как следует отругала нас, а потом смыла наших питомцев.

Быть может, это – возмутительное нарушение благопристойности. Но я так не считаю. Быть может, это забавно – забавно, о Господи! Я долгое время приобщался приличиям, и все-таки я не могу думать о сестре piojo как о – есть ли слово гнуснее? – как о проститутке, а о его бесчисленных дядюшках, порой даривших нам монетки, как о ее клиентах.

Все вышесказанное сводится в конце концов к тому, что это не предисловие, а эпилог. Я написал эти рассказы потому, что они правдивы, и потому, что они мне нравились. Но литературные мещане отнеслись к этим людям с вульгарной высокомерностью герцогинь, которые жалеют крестьян, снисходительно над ними посмеиваясь. Рассказы эти напечатаны, и взять их назад я не могу. Но никогда больше я не отдам на поругание приличным обывателям этих хороших людей, веселых и добрых, честных в своих плотских желаниях и прямодушных, истинно вежливых, а не просто учтивых. Если, рассказав о них, я им повредил, то глубоко сожалею об этом. Больше это не повторится.